Днепр
Шрифт:
Они обнялись, поцеловались, и Кремень подвел сына поближе к лампе.
— Разукрасили тебя.
— Постарались, — согласился Марко.
— А Ивга здесь… — сказал Кремень, садясь на скамью рядом с сыном.
— Знаю… мне Ян говорил… — Марко смотрел в темный угол комнаты и потирал руки. — Сурму, Дранова, Гарайчука замучили гайдамаки… — тихо сказал он. И через силу, с трудом находя нужные слова, рассказал обо всем, что произошло в Масловке.
— Может, полежал бы ты? — предложил отец. — Нелегкие у этих бандитов руки.
— Нет! —
— Вот это так! — И отец еще раз радостно обнял сына. — Знало мое сердце, что вырвешься ты из беды. Скоро и до гайдамаков доберемся, скоро! А теперь, сынок, скачи на хутор и жди там моих приказаний. Утром, думаю, начнется. А Кажан где?
— На хуторе.
— Радость у него большая: из когтей гайдамацких вырвался и дочка нашлась… А ты ему навсегда благодарен должен быть… Скачи, Марко! До рассвета позорюй с Ивгою!.
Марко вышел, не оглядываясь. Кремень прижал лицо к стеклу. Он видел, как сын отвязал от палисадника лошадь, вскочил в седло и скрылся в темени, рассеяв по перрону цокот подков.
«Вот их и двое на свете», — на миг подумалось Ивге.
Она сидит с Марком, тесно переплетя пальцы, молчит.
Все сказано, обо всем вспомнили в короткую, неповторимую ночь. Неумолимо синеет за окнами чистое утреннее небо.
Кажется, в тишине слышно, как стучит сердце. Закрыв глаза, они ищут губами друг друга.
Находят.
Тогда все исчезает. Только слышно, как льются и льются минуты…
Вместе с утренним солнцем ветер с лимана принес в Лоцманский хутор, отзвук пушечных выстрелов.
Они раздавались один за другим, и партизаны тревожно прислушивались к глухому реву пушек.
Марко стоял в саду, у плетня. Впереди, за неглубоким оврагом, расстилалась степь.
«Началось!» — подумал он, и ему стало легко и радостно. Наконец-то настало то желанное, к чему готовились на Лоцманском хуторе в течение многих дней…
Ивга искала Марка. Она еще спала, когда он оставил хату.
Боязнь снова потерять любимого охватила девушку. Ее цветастый платок замелькал в кустах.
На рассвете прошел чистый дождь, и теперь деревья, кусты, трава — все вокруг казалось прибранным по-праздничному, торжественным.
Ивга нашла Марка в саду. Взгляд его блуждал вдали, где клубились над степью сизые тучи. Одна за другой пропадали они за горизонтом, и за ними открывался неоглядный величественный простор.
Орудия громыхали все чаще и сильней.
Марко обернулся и увидел девушку. Он пошел к ней навстречу, положил руки ей на плечи и притянул к себе.
— Ну, вот и все! Сейчас я поеду. Бой сегодня. — Марко замолчал, прислушиваясь к выстрелам. — Вон как Охрим гвоздит, — восхищенно воскликнул он.
— И я с тобой, — неожиданно сказала она.
— Куда? —
Она обиженно отступила и сказала:
— Снова уедешь… И все идут в бой, отец вон тоже собирается. Вечером говорил: «Будет, навоевался, поедем, дочка, в Дубовку», а теперь говорит: «Повсюду наша Дубовка, повоюем, а там поглядим»! Сидит и винтовку чистит… Не могу я остаться одна, опять тебя потеряю.
— Нет, Ивга, не потеряешь. А в бою что тебе делать? Вот погоди, научу с винтовкой управляться, тогда и повоюешь. А воевать еще придется. Не последний это бой…
В полдень канонада затихла. Привезли первых раненых. Их разобрали по хатам жены лоцманов.
Ивга суетилась, помогая хозяйке хаты. Внесли двух раненых — молодого и старого бородатого крестьянина. Старик молчал и только скорбно смотрел на завязанную ногу.
Парень стонал и перебирал пальцами, ища что-то, не находил и жаловался.
Ивга с расширенными от страха и жалости глазами перебегала от одного к другому. Молодой был ранен в грудь.
На перевязке пятнами выступала кровь. На губах малиновыми пузырьками дрожала пена.
Марко вывел с Лоцманского хутора четыреста сабель и десять пулеметных тачанок и прошел рысью к Боляховскому лесу.
На опушке он приказал бойцам спешиться и отдохнуть, выслал разведку и лег на разостланную шинель. Лошади неспокойно топали. Разноголосый гомон стоял вокруг.
Лежа на спине, Марко видел над собой чистое синее небо. Раскидистые дубы поднимали навстречу небу и солнцу свои суровые верхушки.
Вокруг остро пахло прошлогодней прелой листвой. Над деревьями кружили вороньи стаи.
Вскоре разведка донесла, что греческая пехота залегла в шести верстах от леса.
Тогда по полям, залитым дождями, ударили сотни копыт, проложили борозды высокие колеса тачанок. Веселый ветер запел в ушах всадников свою песню.
Марко повел отряд в бой.
XVI
В иллюминатор виден был порт и прилегающие к нему кварталы, а если приподняться над столом и приблизить глаза к стеклу, то справа за городом вставали Форштадт, степь и зубчатая цепь лесов на горизонте.
Генерал Ланшон с гневом дернул шнур драпировки, и шелковая штора закрыла свет.
Несколько минут он сидел в кресле, втиснув в узкое пространство между поручнями свое рыхлое старческое тело.
Все, точно во время бури, рушилось, исчезало. Дела приобретали совершенно неожиданный оборот.
В кают-компании командующего ждали офицеры. Ему надо было выйти и сообщить им что-либо важное и непременно солидное.
Утром он по радио передал несколько вопросов в ставку генерала д’Ансельма, главным образом упирая на необходимость помощи, но получил весьма неопределенный ответ.