Дневник (1887-1910)
Шрифт:
* Кто-нибудь, должно быть, уже сказал: "Дерево похоже на человека, воздевшего руки к небесам".
* Дым - голубое дыхание дома.
23 августа. Щемяще прекрасная луна. Ах, если бы с луны до нас доносилось хоть немного музыки!
25 августа. Я точно знаю, где литература теряет почву под ногами и перестает соприкасаться с жизнью.
29 августа. Фантеку. Если ты будешь венчаться в церкви, не говори, по примеру прочих, что делаешь это из любезности и ничем не жертвуешь, тогда как твоя жена в противном случае пожертвовала бы своим вечным спасением. Не забывай, что в церкви ты дашь обещание,
Не презирай свою невесту до такой степени, чтобы уважать ее веру, которой нет у тебя. То, что является для тебя заблуждением, и для нее может быть лишь заблуждением. Она создана, как и ты, для истины.
Не воображай, что все у вас может быть общим: состояние, радости, горести, кроме одного, самого существенного, - общности мысли. Ты еще настрадаешься от веры твоей жены, из-за этой веры она останется для тебя непонятной, чужой...
Женись на женщине, у которой религиозное умонастроение - а это не религия - имело бы те же права, что и твое умонастроение. Постарайся обратить ее в свою веру, пока она не обратила тебя в свою. Пусть у вас обоих представление о боге будет представлением о мироздании и о вашей собственной судьбе. А если нет, то лучше не женись.
Иначе будешь несчастным, даже не понимая, почему ты несчастен.
* Правда может шокировать, и в этом ее немалое очарование.
* Я не пишу потому, что мне нечего писать.
Я считал, что это достоинство, но, услышав ваши упреки, думаю теперь, что это добродетель.
2 сентября. Смотрю на звезды. Хочу узнать их названия, зажигаю спички и заглядываю в астрономический атлас. Но спичка тухнет, глаза ослепленно моргают, и я не нахожу больше в небе той звезды, название которой вычитал в атласе.
4 сентября. Прогулки. Вдоль канала до Мариньи, от Мариньи по дороге на Жермене. Возвращение по этой же дороге в Шомо. Вместе с Маринеттой, а также с кобелем и сукой, которые не ссорятся.
На берегу канала крестьянин косит траву. Он здоровается с нами. Хотя он вполне вежлив, мы обходим его с чувством тревоги в ногах, так, словно коса скользит за нами следом, чтобы нас поранить.
Когда мы проходим оба по одну сторону тачки или повозки, крестьяне глядят на мой орден и на Маринетту. Когда она проходит слева, а я справа, они жертвуют удовольствием любоваться мною и смотрят только на Маринетту, потому что у нее платье с вырезом.
Завидя нас, какая-то женщина возвращается домой и, чтобы лучше нас разглядеть, смотрит, приподняв занавеску. Значит, эта развалившаяся лачуга обитаема? Спокон века здесь жили люди. Для чего жили?
Я прохожу. Делаю запись. Какой-нибудь будущий Ренан ее прочтет, и она войдет в жизнь людей. Во вселенную. Ведь эти люди только для того и живут.
В своей книге "Будущее науки" Ренан пишет: "Подумайте о бесчисленных поколениях, которые погребены на деревенских кладбищах. Мертвы! Мертвы! Навсегда ли? Нет! Они живут в человечестве. Эти мертвецы участвовали в создании Бретани (Мариньи, Нивернэ). И когда Бретани не будет, Франция останется. И когда Франции не будет, человечество останется... В тот день самый несчастный из крестьян, которому нужно
Да, но как втолковать это Онорине, у которой от нищеты и работы руки задеревенели, как старые сучья? Значит, бог создал всех этих несчастных для умственных утех Ренана? Не слишком ли высока цена? Не слишком ли ничтожна конечная цель?
Крестьянин гонит коров и разговаривает с ними, повинуясь инстинктивной потребности показать этим приезжим, что он тоже наделен даром речи, а также чтобы привлечь внимание незнакомой дамы. Дети кричат и играют на лугу. Маленькие девчушки глазеют на нас, прижавшись лицом к изгороди.
Кажется, что по ту сторону Жермене уже конец мира. Зелено-черные луга, леса, ни колокольни, ни человека, ни скотины. И как раз здесь садится солнце.
Для проживания в Париже есть лишь единственный понятный мотив: деньги. Ну, а слава? А жажда деятельности? Разве можно полнее ощущать жизнь, чем здесь, на жерменейской дороге? В эту минуту "широты" я не потратил бы и ста су на городские развлечения. Сто су - это хлеб, на сто су можно приодеть кого-нибудь из этих несчастных, которые, сами того не зная, помогают кому-то творить бога.
6 сентября. После грозы ночь такая черная, будто в ней растворены все потухшие молнии.
* Великий поэт может пользоваться общеупотребительными выражениями. Следует оставить маленьким поэтам заботу о благородном риске.
11 сентября. Старик крестьянин. Все зубы у него искрошились: слишком черствый хлеб приходится ему есть. Однажды неизвестно кто выстрелил из охотничьего ружья в голову его корове. Она выздоровела, но долго ходила дура дурой.
12 сентября. Природа просыпается совсем свежей, а у человека после пробуждения еще долго во рту остается горечь.
* Она становится бешеной. Глаза ее мечут молнии, не предвещающие добра. Одного она хочет - скорее околеть. Ребятишкам у чужих будет не хуже, чем с ней, родной матерью. Но особенно ее раздражают издевки прачек на реке: она разбила бы им вальком физиономии.
– Вот, говорят, что я злая, - объясняет она.
– А как же иначе! Побыли бы в моей шкуре! Другая бы еще позлее была!
Она попросила отдельный вид на жительство. Суд в Кламси запросил мэра, а тот ответил, что она неуживчивая, что муж ее уехал, но вернется. Мэр забыл написать, что эта "неуживчивая" женщина кормит одна, без посторонней помощи пятерых ребятишек, и суд, введенный в заблуждение жандармами, обратившимися за справками к мэру, сообщил несчастной, что ее просьба отклонена.
Она возвращается с речки. Вымокшие с ног до головы ребятишки ждут ее на улице. Все, что она может, - это их раздеть и уложить. Графиня дает ей пятнадцать фунтов хлеба, Маринетта будет давать ей пеленки и по сто су в месяц.
За жилье она платит четыре франка в месяц. Хозяйка, полубезумная старуха, тоже не из богачих, время от времени заявляет жиличке, что легко найдет себе кого-нибудь другого, кто будет платить подороже. Это неправда, но бедняжка трясется. Муж не хочет с ней разводиться. Когда она поднимет на ноги детей и когда они с двенадцати до двадцати лет пойдут в люди, он сможет отбирать в свою пользу половину их заработка.