Дневник (1887-1910)
Шрифт:
17 сентября. На охоте. Тщетно я стараюсь держаться рядом: Филипп упорно отстает.
Я замедляю шаг. Он останавливается. Наконец, не выдержав, я спрашиваю:
– Вы это нарочно, Филипп, идете сзади?
– Это как когда, - отвечает он.
– Иной раз да, особенно когда мы на дороге.
– Но почему же? Подумают, что я вам приказал идти сзади. Как раз такого недостатка у меня нет. Это годится для важных господ или для маньяков, вспомните-ка того мастера, парижанина, который велел Борно идти в ста метрах позади.
– Нет, мосье, -
21 сентября. Последнего своего ребенка она родила зимой. Через неделю она уже собирала в лесу под снегом хворост в летней нижней юбке.
24 сентября. Охота. По влажной люцерне бежит куропатка, а за ней петляет собака, которая время от времени подымает нос с налипшими желтыми листочками и дышит, как тюлень. Куропатка убегает. Видно, как шевелятся стебельки люцерны, - легкая бороздка... Перья у куропатки намокли, она не может взлететь. Время от времени собака останавливается, делает стойку, и куропатка, воспользовавшись передышкой, удирает. Так мы проходим весь этот маленький люцерновый океан. Наконец Филипп стреляет, и куропатка убита. Трое слуг Букена начинают вопить: зачем стреляли так близко... Их совсем оглушило.
– А зачем, - возражает Филипп, - вы торчите на дороге, прямо у нас на следу?
Неосторожное замечание! Разве дороги не для всех? Надо загладить промах. Я догоняю парней, и они говорят, что просто пошутили.
Слышно, как в лесу начинается дождь. Он шумит, словно река.
Дождь, дождь! Собаки пьют из луж.
Крестьяне копают картошку, пригнувшись к земле, и издали кажется, будто они ее едят.
26 сентября. Открыть глаза пошире. Я вижу Шомо и Шитри. В нынешнем году я почти вижу Мариньи. В будущем году я просто обязан видеть Жермене. Если я пойму весь этот уголок земли, - как фотография, "поймавшая" детали снимаемого пейзажа, - значит, я не зря прожил жизнь.
Солнце кончает свой день, но и деревья тоже, и деревушка. Дорога меркнет, и поля медленно умирают под серой дымкой. Когда солнце не заходит, засыпающая природа волнует сильнее.
Если я состарюсь, возможно, я каждый день буду с грустью спрашивать себя: "Кто знает, может быть, завтра я уже не увижу всего этого?"
Вода последняя закрывает свои бесцветные глаза.
Замок скликает к себе свои ели.
Колокольня засыпает вся в трепете своих колоколов.
Дерево надевает клобук.
Белые быки шагают по лугу, словно ищут себе местечко для ночлега, надежно укрытые своими белыми рубахами.
Чуть подальше отходит ко сну река.
* Через десять лет в Шитри тоже будет своя аристократия: из отставных лакеев.
27 сентября. Слова должны быть лишь одеждой мысли, строго по мерке.
29 сентября. По воскресеньям Раготта ничего не делает. Она то сцепит, то расцепит на животе руки и мечтает, тяжеловесно, с натугой.
7
– Эх, черт побери, твои фразы более сговорчивы, чем мои.
– Совершенно верно, - отвечает он.
– Если вынуть из твоей фразы хоть одно слово, она рушится. А из моей можно вынуть хоть все слова, и она все равно держится!
17 октября. Форен приносит в "Фигаро" рисунок, совсем простой.
– Все-таки, - говорит ему Родей, - за триста франков вы вполне могли что-нибудь пририсовать.
– Что именно?
– Сам не знаю. Ну хоть несколько штрихов.
* Паук протянул свою паутину между двух телеграфных столбов, чтобы подслушивать наши разговоры.
* В пустой комнате большая муха о чем-то разговаривает сама с собой.
* Целый год я провожу в том, что повторяю: нельзя терять ни минуты.
20 октября. Тринадцать дней. Бедняги капитаны, чья единственная интеллектуальная радость - давать отсрочку артистам и писателям.
– По какому, значит, мотиву вы просите отсрочки?
– допытывается жандарм.
– У меня как раз идет пьеса, и мне необходимо присутствовать на репетициях.
– Понятно. Какая же у вас профессия?
5 ноября. Что может быть очаровательнее иронии честного человека?
7 ноября. Жак Буланже с увлечением рассуждает о роли историка, отказавшегося раз навсегда создать исчерпывающий труд. Он знает - через два года или на следующий год чья-то новая книга убьет его прежние произведения.
Они ищут истину, которую нельзя найти. Лучший из них - тот, кто больше всего приближается к ней, другими словами - кто не старается ее истолковать.
Иных обуревает нездоровая, страстная любовь к историческому документу как таковому и боязнь добавлять к нему что-то свое.
А вот этот прожил десять лет с Филиппом Красивым, и все для того, чтобы "дать" его нам на десяти страницах.
9 ноября. "Игра любви и случая". Это шедевр с точки зрения вкуса. И вовсе не в силу традиции. Но после слов: "Мне так хотелось, чтобы это была Доранта" - пьеса, кажется, кончилась.
История ревности Марио длинновата.
Достаточно одного слова - и пьеса держится! "Ни тот, ни другой не на месте". Это образец водевиля, запутанной интриги.
Когда ты - Мариво, ты можешь позволить себе даже красоты; Мендесу этого не дано. Лишь изредка попадаются невыразительные слова. Два-три таких слова.
Стиль Мариво - это шелк.
10 ноября. Эти двое стариков взяли себе за привычку просыпаться среди ночи. Они спрашивают друг друга о Самочувствии и болтают о своих будничных заботах.
18 ноября. В сорок лет можно засесть за работу. Любовные истории уже не отвлекают.
27 ноября. Драматическое искусство: слишком часто забывают, что это есть как-никак ремесло писателя.
28 ноября. Кролик, пучеглазый, с опущенным ухом, нагоняет страх на удава и вдруг, потеряв выдержку, падает в пасть удава, которому волей-неволей приходится его глотать.