Дневник (1887-1910)
Шрифт:
* Я подслушиваю у дверей, даже через замочную скважину, шумы жизни.
* Крестьянин. Вот простой человек. Присмотритесь к нему. Смотрите подольше... и через две недели, три недели, через десять лет напишите об этом человеке одну страницу... Во всем, что вы скажете о нем, быть может, не будет ни слова правды.
12 сентября. Каждая строчка в записной книжке должна быть сочной, как земляника.
19 сентября. С того дня как я узнал крестьянина, все буколики, даже мои собственные, мне кажутся ложью.
24 сентября.
– И я думаю также о социализме, - говорю
– Вот этого, - говорит она, - я не понимаю.
– Чего "этого"?
– Когда ясно видят, что нужно делать, и не делают.
– Значит, - говорю я, - если тебя увлечет мысль стать сестрой милосердия, ты ею станешь?
– Конечно.
– А муж? А дети?
Она не отвечает потому, что плита раскалена и нужно жарить куропаток.
Баи сидит на буфете, я целую ее и говорю:
– Твоя мать сама не знает, что говорит.
– Нет, знает, - отвечает Баи, точно я назвал ее маму сумасшедшей.
Хотя я и не являюсь социалистом на практике, я убежден, что в этом была бы для меня настоящая жизнь. Если я не живу так, то это не от невежества, это от слабости. Здесь всё: ты, и дети, и наши буржуазные традиции, и привычки человека, для которого искусство все же профессия. У меня нет мужества порвать цепи. Если я не претендую на триста тысяч франков гонорара, как Капюс, я хочу иметь десять тысяч, пятнадцать тысяч. Если мне и наплевать на Академию, успех мне не безразличен. Если мне безразлична светская жизнь, у меня все же есть двое-трое друзей в Париже, с которыми мне приятно провести два-три вечера в неделю. Я не способен блистать в этой среде и никак не способен броситься вот таким, как я есть, в ту, другую среду. Вот и все.
4 октября. Да, да! Они невежественны, лукавы, злы, но существуют нищета и болезни. Выворачивай свои карманы, вместо того чтобы их поучать!
5 октября. Отъезд. О, как это подло возвращаться туда, где светло, и покинуть эту маленькую деревушку, которую ждет такой холод и такая печаль!
* Один день в неделю я верю в прогресс человечества, я призываю его изо всех сил; остальные шесть дней - отдыхаю.
11 октября. Крестьяне и природа. Все эти физические и моральные бедствия под таким небом! А ведь земля вся усеяна деревнями.
* Девочка прыгает через ограду, останавливается, прислушивается, никого не замечает; один прыжок - и она уже в поле, вытаскивает из-за пазухи любовное письмо и читает его, укрывшись среди стада огромных быков, которое она погонит на ферму.
* На картофельном поле у всех крестьян такой вид, будто они роют себе могилы.
* Вечер. Луна, Юпитер. Ползущие туманы. Кучка деревьев, переходящих вброд реку. Собака делает стойку. Невидимые быки.
В замке темно, но столовая освещена, свидетельствуя о том, что там люди обедают согласно этикету.
Тонкие тополя, тяжелые вязы. Наплывает туман - тополя тонут, а вязы подымают голову.
Слышно, как
Минутами все тонет. Это потоп.
Возвращаемся домой, даже во рту сырость. И немного страшно.
* А все-таки самые низменные черты мы обнаруживаем у наших врагов.
19 октября. Ах, какие прекрасные вещи можно было бы написать, если бы не мешал вкус. Но в том-то и дело, что вкус - это вся французская литература.
21 октября. Осенний салон. Каррьер, Ренуар, Сезанн, Лотрек. Хорошо, но все же слишком мудрено.
Величие и порок у Лотрека.
Сезанн. Варвар. Надо пройти через увлечение всякой прославленной мазней, прежде чем полюбишь этого мастера, плотничающего в живописи.
Ренуар, быть может, самый сильный, и дай ему бог! Этот не боится красок: на соломенной шляпке посажен целый сад, просто ослепляет в первую минуту. Присматриваясь, замечаешь, что губки у девушек Ренуара начинают улыбаться!.. А у цветов открываются глаза. У меня тоже открываются глаза.
Валлотон, грустящий по пустякам обойщик.
* Прекрасной жизнью живет Сезанн, не выезжающий из деревни на юге. Не приехал даже на свою осеннюю выставку. Не прочь получить орден. Как, впрочем, и другие бедные старики-художники, прожившие достойную удивления жизнь и видящие теперь, когда смерть уже близко, как наживаются на них торговцы картинами.
Ренуар, старый, с орденом, говорил:
– И в самом деле, случается, ходишь повесив нос, вдруг замечаешь эту красную ленточку - и вскидываешь голову.
22 октября. Я - как потерпевший крушение человек, который не может доплыть до берега, ни до левого - где роман, ни до правого - где театр, и который, в конце концов, говорит себе: "Но мне неплохо здесь, посередине. Просто нужно держаться на поверхности, рассчитывая только на свои силы, и поглядывать на оба берега".
24 октября. Автомобили. Никогда еще роскошь не была так нахальна. Капитал безнаказанно давит все, - сколько краж с убийством понадобится ему, чтобы поддерживать подобный разгул!
12 ноября. Аптекарь говорит мне:
– А знаешь, я получил письмо от одной дамы насчет моей мази. Целых четыре страницы. У меня таких писем четыре сотни. Тебе бы следовало их почитать: тут есть из чего сделать несколько книг. Да, это тебе не "Рыжик"!
13 ноября. Когда я впервые в жизни столкнулся с критикой, я верил, что это сама справедливость. Отсюда мое отвращение к критике.
* Зима. Воробей уже готов забраться в клетку к канарейкам.
* У нищеты есть маленькая сестрица, которая всегда при ней и которая ее тайком утешает, - беспечность.
29 ноября. Шекспир. Король Лир - сумасшедший, который, прежде чем стать сумасшедшим, делает глупость. Это слишком ярко размалеванный лубок. Ледяные восторги. Аплодируют Жюссому и стараниям Антуана. Отрадно видеть, что чувство выработало себе вкус. Нас теперь не удивишь этими карточными дворцами.
1 декабря. Жорес: "Шекспир яснее и более латинянин, чем принято думать. Гамлет человек неглубокий, это скорее несчастный юноша, надорвавшийся под бременем непосильного для него дела".