Дневник доктора Финлея
Шрифт:
– Раз вы пришли, осмотрите его.
– Да! – крикнул Финлей, уязвленный сверх всякой меры ледяным безразличием Джесси. – Осмотрю. Но не ради вас. Ради него самого, потому что я люблю его, потому что хочу попытаться вырвать его из ваших клещей.
И, не дожидаясь ее реакции, он повернулся и отправился в комнату, где лежал Дункан.
После его ухода Джесси так и осталась совершенно неподвижной, с по-прежнему напряженным и на удивление отстраненным выражением лица. Финлея не было долго, очень долго, но она даже не шевельнулась. И по мере того, как шли минуты, медленно отсчитываемые у нее
Наконец Финлей вернулся. Шел он медленно, совсем не так, как когда в бешенстве покидал комнату. Он привел в порядок содержимое саквояжа, потом выпрямился и, не глядя на хозяйку магазина, строго сказал:
– А теперь перейдем от слов к делу. Пора действовать, или будет слишком поздно. Нога в ужасном состоянии. Остается только одно, и, помяните мое слово, делать это надо быстро.
Тишина.
Джесси сильно содрогнулась, как от внутреннего толчка, но в голосе ее сохранилась прежняя каменная суровость.
– Что вы имеете в виду?
Снова тишина. Наконец он взглянул на нее. Его голос был тихим, намеренно ровным:
– Я имею в виду, что ваш сын серьезно болен. Ситуация критическая. Мы должны немедленно доставить его в больницу, думаю, придется оперировать. Делать ампутацию! – Он помолчал, затем заговорил медленно, так, чтобы каждое слово было усвоено: – Вы, как мать, вели себя так, что это может стоить мальчику ноги.
Несколько мгновений не было слышно ничего, кроме завывания ветра снаружи, затем как будто во тьме ее души отозвалось эхо этого свирепого ветра, и Джесси глухо пробормотала:
– Вы имеете в виду, что он может остаться без ноги?
Финлей молча кивнул и, подхватив свой саквояж, вышел в темноту ночи.
Дункана отвезли в больницу на машине «скорой помощи», которую вызвал Финлей, и спустя час ребенок уже лежал в удобной постели. Ему дали разведенное в воде снотворное, и он тотчас заснул. Затем наступило утро, ясное и солнечное, и Финлей пораньше оказался в больнице, снедаемый тревогой по поводу решения, от которого зависела судьба мальчика и которое вскоре предстояло принять.
В светлой, сияющей чистотой палате, склонившись над Дунканом, он провел повторный осмотр – более скрупулезный, благодаря лучшему освещению и более спокойному состоянию пациента, – проверял, обдумывал, взвешивал в уме доводы за операцию и против.
Наконец он, казалось, пришел к благоприятному заключению и, решительно сжав губы, повернулся к стоявшей рядом старшей медсестре. Но не успел он открыть рот, как к нему подошла молодая медсестра:
– Доктор, вас хочет видеть его мать. Она ждет здесь с шести часов утра. Она говорит, что должна увидеть вас, и просто не принимает никаких «нет».
Финлей хотел было отмахнуться, но вдруг передумал. Повинуясь внезапному порыву, он вошел в комнату для посетителей, где его ждала мать Дункана.
И там, на пороге, он остановился. Джесси Грант действительно была в комнате – да, это была она, хотя в другой обстановке Финлей никогда бы ее не узнал. У нее был потухший, отсутствующий взгляд, словно она полностью ушла в себя,
– Доктор, – она схватила его за руку, ее речь была прерывистой и сбивчивой, – скажите, как он. Вы не можете этого сделать… Вы же не оставите его без ноги?
Сбитый с толку, не веря своим глазам, Финлей смотрел на ее изменившееся, опустошенное лицо. Наконец он медленно произнес:
– Вы, конечно, немного опоздали со своей заботой.
Но она только сильнее вцепилась в его руку, в ее голосе звучало отчаяние.
– Неужели вы не понимаете, доктор? – Все ее тело содрогалось, как от боли. – Я никогда не говорила вслух, что люблю мальчика. Но я люблю его, доктор! Люблю! Я воспитывала его в суровости. Я боялась, что он станет таким же, как его отец, – слабым, безвольным и бесполезным. Я была с ним жестокой и несправедливой, но в глубине души, доктор, могу сказать, что я любила и люблю его.
Взволнованный этими мучительными признаниями, веря и не веря им, Финлей продолжал пристально смотреть на Джесси.
Она в отчаянии продолжала:
– Я поступила неправильно, доктор. Я честно в этом признаюсь. Но я все исправлю. О, я сделаю все, что вы скажете. Но ради всего святого, пощадите моего мальчика!
Теперь не было ни малейшего сомнения в искренности ее исступленной мольбы. Не в силах больше видеть боль, открыто написанную на этом беззащитном лице, Финлей опустил глаза. Последовало долгое молчание. Затем он тихо сказал:
– Я уже принял решение не оперировать. Думаю, мы можем спасти мальчику ногу. Для этого ему придется месяцы и месяцы лежать в гипсе здесь, в больнице.
– О, доктор, – выдохнула она, как будто читала молитву, – все это не имеет значения, лишь бы вы ему помогли.
Он не ответил, но, услышав странные надрывные звуки, так и замер, преисполненный жалости и удивления. Это были звуки страшных рыданий Джесси.
Табачный магазин, отданный под залог банку Скрогги, теперь в других руках, и Джесси Грант больше там не появляется. Но есть маленькая седовласая женщина, очень тихая и вежливая, которая ведет хозяйство в небольшом симпатичном особнячке на Гарслейк-роуд, принадлежащем Дункану Гранту, молодому преподавателю античности в ливенфордской гимназии.
Когда новые пациенты Финлея говорят, что миссис Грант слишком балует своего умника-сына, доктор отмалчивается. Даже когда Камерон поднимает эту тему, Финлей не ввязывается в дискуссию и лишь с загадочной улыбкой замечает, что всему причиной чудо Лестрейнджа.
9. Варенье из дикой малины
Каждый год, когда земля преподносит свои дары, щедро делясь урожаем созревших плодов и ягод и вынуждая степенных домохозяек приступать к их заготовке, Финлей неизменно получает великолепный большой горшок малинового варенья из Таннохбрэ, уютного маленького городка на берегу озера за Марклзом.