Дневник инвалида
Шрифт:
– У меня правосторонний гемипарез, это когда правые рука и нога почти не работают и не чувствуют из-за травмы головы. У меня дырка в башке и разговариваю я как инсультник. – Саня закатил глаза наверх, как бы указывая на шрам, говорил он и правда странно. – У меня правая кисть висит как тряпка, – Саня поднял правую руку, но кисть и пальцы были неестественным образом согнуты, как крюк, и, кажется, разогнуть он их не мог. – Это из-за травмы нерва правой руки, после перелома. Я перенес несколько операций на животе, голове, тазу и руке. И самое страшное, что меня выписывают через три дня, с работы я уволен, у самого куча долгов, работать не могу, а дома меня ждут жена и дочь. Я буду как дополнительный балласт для своей семьи – не муж и отец, а инвалид и жалкое зрелище, – в его голосе звучали злоба и раздражение, а дефект речи придавал ему еще более жуткий оттенок.
Я смотрел на него с двояким ощущением. С одной стороны, я не понимал его, ведь его ждут дома любящие жена и дочь, которые готовы ему помогать в реабилитации, да и вообще, любовь лечит, это же прекрасно, что он жив и что никто не погиб в той аварии, а остальное более или менее решаемо. С другой стороны, я понимал его злость и раздражение, я понимал, что это, когда в один миг твоя жизнь переворачивается с ног на голову, я понимал все, о чем он думает.
Удивительно, но глядя на него со стороны, в своей голове я находил все больше причин жить и бороться, после первой аварии я как будто находился в анабиозе, и это длилось ровно до тех пор, пока я не увидел изувеченного Саню. Я понял, что должен во что бы то ни стало помочь ему пережить все это и вновь почувствовать вкус жизни.
Зашел заведующий – Романцев Александр Андреевич, со времен первой моей аварии и госпитализации он изменился, взгляд стал более суровый, появилась седина и легкая небритость.
– Так, Александр, – обратился он к Сане, – покидаешь нас в пятницу, мы сделали все, что смогли, лучевой нерв на левой руке сшили, но функция его восстановится не скоро, переломы срастаются, на контрольных снимках все хорошо, дефект в черепе закроем через полгода, а до тех пор аккуратнее, в реабилитационный центр поедешь с выпиской, они там творят чудеса, спроси у Петрова, – ко мне он почему-то обратился по фамилии.
– Ты разве был в реабилитационном центре? – спросил Саня, с удивлением глядя на меня.
Я не знал, что сказать, только что я думал, как вернуть Саню к полноценной жизни, а сейчас меня ловят на том, что сам я не соблюдал никаких рекомендаций после выписки.
– Я… в тот раз не был, потому что…
– Так, Петров, – перебил меня доктор, – если тебе твоя жизнь не дорога, на хера я тут мучаюсь с тобой?! Зачем мы тебя оперируем по 12 часов?! Зачем восстанавливаем ногу, хотя есть все показания к ампутации?! Зачем я сам лезу накладывать сосудистый шов, хотя я сам не сосудистый хирург, а до их приезда ты бы не дожил, я рискую своим дипломом, трачу свое здоровье на тебя, а тебе наплевать! Ты же знаешь, что у тебя были все шансы восстановить функцию нижних конечностей после первой аварии! Реабилитация – это главное после операции, сколько раз я тебе говорил! Или тебе нравится быть изувеченным, хочешь, чтобы тебя пожалели? – Романцев был вне себя, обычно спокойный и рассудительный, никогда не повышающий голос, сейчас он сорвался, покраснел, тяжело дышал и смотрел на меня ненавистным взглядом.
Я молчал. Саня молчал. Доктор молчал. Наконец Романцев вышел, но легче мне не стало.
Койка моя была рядом с дверью, а палата – напротив перевязочной, лежал я так, что прекрасно видел все, что происходит в этой перевязочной, потому что дверь там не закрывалась и всегда была приоткрытой, странно, неужели ее нельзя починить? Так вот, самое интересное происходило там по ночам, скажем так: город засыпает, просыпается мафия.
Пьяные разбитые головы зашивались там каждую ночь. Каждый такой пациент считал, что он исключительный, а просьбы врачей помолчать и вести себя нормально ни разу не увенчались успехом. Почти каждый пьяный человек начинал рассказывать, как он шел, никого не трогал, как на него напали, избили, какой он бедный и несчастный, но зачастую эти рассказы перерастали в агрессию по любому поводу, и вставал вопрос: такой ли уж он безобидный и несчастный? На таких больных частенько приезжал наряд полиции из-за их неадекватного и опасного поведения. Были и те, кто лежал спокойно, были и те, кто просто спал, пока его лечат. Трезвые же люди лечились по ночам гораздо реже.
Ночами мне часто не спалось, и я наблюдал за всем, что происходит в этой перевязочной, как будто смотрел реалити-шоу. Вот завезли больного с травмой ноги, стандартная фраза врача: «Аллергии на новокаин нет?». Потом звук строительной дрели, иногда крик, а потом больной выезжает на лежачей каталке со спицей в пятке и еще какими-то железками вокруг ноги. «Сколько дней пьешь?» – это тоже стандартная фраза врача, поначалу я думал, что это странно – формулировать так вопрос, но когда начал слышать ответы: неделю, месяц, полгода, то подумал, что такой вопрос вполне закономерный.
Вот опять доносятся невнятные фразы очередного ночного искателя приключений: «где я?», «не надо обезболивающего, шей так», «а сколько у меня будет швов?» и т.п., а я лежу и думаю: «да какая ему разница, сколько у него будет швов?» На такие вопросы врач не отвечал. Он стоял, не обращая внимания, терпеливо выполняя свою работу, и иногда говорил, чтобы тот вел себя потише, редко повышая голос на больного. Ощущение складывалось такое, как будто врач – это родитель, а больной – это маленький непослушный ребенок.
На следующий день к Сане приходила жена, дочку не пустили. Мне она сухо сказала «привет», а остальное время провела сидя у него на койке. Я смотрел на Саню-инвалида, смотрел на его жену и ощущал непреодолимое чувство тоски. Почему так произошло, что мы, трое одноклассников, беззаботно вместе гуляющих когда-то дни напролет, оказались сейчас в таком положении? Конечно, сейчас я враг номер один для их семьи, и этого уже не изменить. Все должно было быть по-другому. Я чувствовал их негативное отношение ко мне, хотя они молчали.
Приходили ребята из мотобанды, общались со мной тоже сухо. Как будто было какое-то напряжение, недоговоренность или обида, наверное, они уже знали, что в прошлый раз я забил на реабилитацию.
Ночью на соседнюю койку сгрузили пьяного с перемотанной головой, он вроде был рад какой-никакой подушке и уснул в этом же положении, палата наполнилась перегаром.
Наутро парень на скелетном вытяжении, наш сосед по палате, высказал алкоголику, что из-за его перегара вся палата опьянела.
– Так скажите спасибо, – ответил тот и ушел пошатываясь, больше мы его не видели.
– Да уж, у него вся жизнь приключение, напился, проснулся неизвестно где и пошел, наверное, дальше пить, – это сказал Камиль. Мужик с укушенной раной кисти, поступивший под вечер накануне.
Единственный человек в нашей палате, кроме нас с Саней, который поступал трезвый, это был Петя – юный блогер, записывал видео для поста в социальные сети о том, как правильно стоять на балансборде, и упал прямо на локоть. Перенес уже две операции, говорят, что на 70% функцию восстановит, и говорят, что в его случае это хороший результат.