Дневник Кости Рябцева
Шрифт:
— А почему от тебя самогонкой пахло?
— Они врут.
— А откуда ты узнал, что ровно шесть лимардов пропало?
— А я и сейчас не знаю.
Тут он, конечно, нахально соврал, потому что мы ему не говорили, а он первый начал кричать про шесть лимардов. Ну, тут всем стало ясно, что украл он, и с ним не стали больше разговаривать. Теперь встал вопрос такой: как со всем этим делом управиться. Шкрабы пока молчат — и ладно. Лишь бы они не ввязались. Но, с другой стороны, так оставить дело нельзя. Мы, все учкомы, очень долго разговаривали, а потом разошлись, ничего не решили. Если мы ничего не решим и завтра, дело придется вынести на общее собрание. Сережка Блинов мне сказал, что дело, наверно, кончится ничем и что Ванька Петухов сам виноват, что оставил деньги в пальто. Это-то так, а нельзя же, чтобы в школе были кражи, и зачем тогда и учком, если все дела кончать ничем.
В дело Алешки Чикина ввязалась Зин-Пална. Она его наедине отчитывала часа два, потом он выскочил от нее весь заплаканный и — дралка. Так и убежал из школы. Мы, учкомы, тогда зашли к Зин-Палне и спросили, на каком основании она помимо самоуправления ввязывается в вопросы, касающиеся самих учеников? А Зин-Пална говорит, что она, во-первых, обязаная отвечать за порядок в школе, а потом она вовсе не ввязывается, а пыталась оказать на Алешку моральное воздействие. Хорошо! На общем собрании поговорим.
Елникитка
— Как по-вашему — как произошел человек и вообще весь мир?
Она вся покраснела и отвечает:
— Конечно, биологическим путем.
— То есть каким биологическим?
Елникитка стала объяснять про клетку, но мне не это было нужно, и я спросил:
— А бог — есть или нет?
Она опять покраснела и отвечает.
— Для кого есть, а для кого нет: это личное дело каждого.
Тут Черная Зоя заорала как сумасшедшая:
— Я знаю, для чего он это спрашивает! Это он для того, чтобы доказать, что бога нету! А я вот верю в бога, и это мое дело, и никто не смеет мне запретить.
Я было хотел ей ответить, что ей никто и не запрещает и что вопрос нужно выяснить с точки зрения принципа, но она и слушать ничего не хотела, и я даже думал, что она шлепнется в обморок. Но тут Елникитка опять завела про папоротники. Зоя успокоилась, и я решил пока подождать. А когда окончилась естественная, Сильва ко мне подходит и говорит:
— Ты знаешь, они и в церковь ходят.
— Кто «они»? — спрашиваю я.
— Зоя и Лина.
— А ты — не ходишь?
— Нет, не хожу. Я в бога не верю, хотя мне за это от матери сильно попадает, — отвечает Сильва. — У меня мать старых убеждений, а отец — новых. Я и мать люблю и отца, а у них постоянно ругатня и даже драка. Отец иконы убрал, а мать их опять внесла. Я сначала была на стороне матери, а потом отец меня убедил.
— А он кто, твой отец-то?
— Наборщик. Заметь, что он сам раньше желтый был, даже бастовал и боролся с Советской властью, а теперь стал красный. Вот мать его и кроет за это. Бабы все на дворе тоже против отца. Соберутся белье вешать, так такая перепалка идет — страсть!
— А ты раньше тоже в церковь ходила?
— Да, когда Дуней была, то ходила. Потом мы с отцом решили, что он будет звать меня Сильфидой, и с тех пор я перестала ходить. Мать и слышать не хочет про Сильфиду: это, говорит, ведьминское имя.
Тогда я подумал и сказал Сильве, чтобы она звала меня Владленом. Она согласилась.
Сегодня Черная Зоя сдавала за октябрь Алмакфишу и вдруг как шлепнется в обморок! Ну, теперь этим никого не удивишь. Сейчас же опрыскали водой, дали понюхать нашатырю, и она встала. Но на собрании учкома был поднят вопрос об отучении ее от обмороков, и я взялся отучить. Только мне предложили, чтобы без всякого вреда для здоровья. Я это и сам понимаю.
Было деловое собрание учкома насчет Алешки Чикина. Дело в том, что он в школу не ходит и домой тоже. Пропал неизвестно куда. Постановили передать школьному совету, что учком ничего не имеет против разыскания Чикина через милицию, но только чтобы не сообщать, что он украл деньги.
Я сказал Никпетожу, что хочу стать комсомольцем, и он меня одобрил. Он сказал, что если бы и ему было столько лет, сколько мне, то и он тоже записался бы в комсомол.
Потом я его еще спросил, что такое «диалектика», и он мне дал почитать газету, в которой мне понравился рассказ. Вот этот рассказ.
Культяпыч любил приходить на террасу, когда вся компания была в сборе. Случалось это только по праздникам. Культяпыч с неизменной своей вонючей трубкой в зубах являлся во время общего чая или обеда, садился на перилку и, сплевывая желтую слюну, начинал рассуждать.
— Вот гляжу я на вашу жизню и никак не приучаюся. Все вы, робята, или, скажем, девушки, молодые, крепкие. Однако вы цельный день в разгоне, и нету у вас настоящей пристройки к жизни.
— А какая настоящая пристройка, Культяпыч? — подмигнув ребятам, начинал заводиловку Николка.
— Да нешь вы пойметя? Как вы есть фабричные, вам настоящего понятия не дадено. Взять какую хошь примерку. Кто главней: машинист или машина? Ась? Ну-кася?
— Машина главней, Культяпыч, — важно отвечал Николка. — Человек помрет, а машина останется.
— Вот и дурак, — срезал Культяпыч. — Да кто машину-то избрел? Леший бесспинный али кто? Человек избрел, вот кто избрел. Не было бы человека, где ж машина взялась бы? И еще примерка тебе: возьми деньги. Что деньги без человека? Нуль без палки, вот что деньги без человека.
— А человек без денег что? — попытался отбиться Николка.
— Все. Кто кого избрел? Деньги разум или разум — деньги? Ась? Ну-кася? Ишь — поди ж… То-то и есть! Диоген сказал: все умрет — слава останется. А я хошь и не Диоген, а старый бонбандир-наводчик, — то же тебе говорю.
— А ты откуда знаешь, что Диоген сказал?
— А я, брат, много кой-чего знаю. Я, брат, знаю такую примерку. Вот хоша у вас парень Василий. Сурьезный парень. Умный парень. Все книжку учит, не как ты. Тебе бы все шалберничать.
Тут вступился сам Васька Грушин.
— Вот что, дед, — сказал он. — Это ты неверно: у нас все при деле. Я книжку учу, а Николка девчат веселит. Без Николки девчата все давно бы разбежались. Верно, девчата?
— Конечно, с тобой с сухарищем, пропадешь, — с задорным вызовом ответила Ленка Спирина. — Что же: всю зиму учились, летом не беда и отдохнуть…
— А ты мысли диалектически, Культяпыч, — подшутил Федор Зайцев. — Тогда тебе все понятно будет.
— Это што же такоича: ди-лехти-чески? — спросил старик, имевший большое пристрастие к иностранным словам. — Растолкуй!
— Это сразу не растолкуешь, — ответил Зайцев. — Этому жизнь учит.
— А я вот что, брат, скажу, — неожиданно заключил Культяпыч, сплевывая в сторону краснощекой Ленки. — Жизня — это, брат, чеп тяжелый. А баба — тормоз.
Терраса грохнула от смеха.
Ленка Спирина была малограмотная. Она только три месяца назад приехала из деревни, но благодаря общительному своему характеру, веселью в запевке и всякой игре она быстро прилипла к комсомольцам на производстве и на лето попала в дачную коммуну. Нужно сказать правду: какое бы то ни было ученье давалось ей с большим трудом. Поэтому к лету она одолела только буквы да простейшие слоги. Ходила она и на кружок политграмоты, но, разумеется, пользу ей, как неумеющей читать, это принесло очень маленькую.
На даче взялся было за нее Васька Грушин, но скоро бросил.
Ленка готова была гулять по-деревенски до вторых петухов, до самого поезда, с которым нужно было отправляться на производство, но усадить ее за книжку было невозможно. Хуже всего было то, что она охотно выслушивала длинные Васькины разговоры о политике, о смычке рабочих с крестьянами, но на другой же день все незамедлительно вылетало у ней из головы. Васька пустился было на хитрость: начал ей рассказывать
— Это что-о-о-о за сказки, — с пренебрежением пропела Ленка. — У нас на деревне бабушка Гунявиха рассказывает — вот это еще сказки! Послушай-кась…
И пошла, и пошла… После этого Васька решил отступить, обождать, а Ленка продолжала гулять до утра с охочими парнями и девчатами и прозвала Ваську «Сухарищем».
С Культяпычем молодежь познакомилась именно на гулянке, коротая веселые летние ночки. Культяпыч по долгу службы обходил дачные улицы и с большим интересом присматривался к молодежи.
— Вы кто же будете? — спросил Культяпыч певших песни ребят, остановившись как-то ночью у дачи.
— Комсомольцы.
— А! — с почтением сообразил Культяпыч. — Стал быть, Ильичевы внучаты? И я вам должен сказать открыто: аткровенный человек был ваш дед. И вы должны его славу помнить и чтить во веки веков, аминь.
— Мы и чтим, — ответили ребята. — А ты кто будешь?
— Я? Я — старый бонбандир-наводчик, — важно сообщил старик. — Служу я ночным сторожем здеся. А звать меня Кирил Потапыч.
— Культяпыч, — подхватили ребята, и так старик и остался Культяпычем.
В сущности, рассказывать было бы больше не о чем, если бы не трагический случай, всполошивший всю дачную местность и перевернувший кверху дном жизнь коммуны. Как-то в воскресенье Васька Грушин остался на даче один. Остальная компания ушла гулять. В одних трусиках разлегся Васька перед геометрией и принялся постигать тайны равнобедренных треугольников. К зиме Васька постановил попасть на рабфак. Солнце палило во всю мочь, словно собираясь ультрафиолетовыми своими лучами пронзить Васькины внутренности. Но Васька, изредка отмахиваясь от комарья, отважно вжигал себе в башку теорему за теоремой.
Внезапные крики и говор где-то на улице и на соседних дачах прорезали звенящую солнечную тишину. Васька прислушался: уловил:
— Эй, скорей, скорей!.. Ну да, утонули!.. Кто? Где? Ай, батюшки!
Васька легким рывком сорвался с места и побежал через улицу в лес, по направлению к пруду.
Пруд был старый, глубокий, большой и очень запущенный. На берегу толпился народ, толковали об опрокинувшейся лодке и утонувших людях. Растолкав публику, Васька пробился в центр толпы, к своим ребятам, дрожащим и мокрым.
— Ленка утопла: кажись, плавать не умеет! — встретили его испуганно.
— В самой середке! Катались мы, стали пересаживаться, а лодка того…
— Мы уже ныряли, сил больше не стало, — угрюмо бормотнул Николка.
— За лодкой, за баграми побежали…
— Да разве скоро! — сомневались в толпе. — Лодка есть, так она частная, на замке, на другой стороне…
— Где? — спросил, запыхавшись, Васька и по указанному направлению срыву махнул в воду.
Плавал и нырял он недурно, поэтому рассчитывал быстро найти утопленницу. Отмахнув саженками полпруда, он обернулся к берегу, спросил:
— Здесь?
На ответные крики забрал левей и нырнул. Дно было чрезвычайно глубокое, в водорослях и топкое. Прощупав около двух саженей в разных направлениях, Васька почувствовал, что от холодных донных ключей заходятся ноги, что не хватает больше духу, поэтому решил подняться на поверхность. Стремительно оттолкнулся он ото дна, пошел кверху, но тут же ощутил, что ноги запутались в водорослях. Васька попытался распутать руками их крепкие нити, рванул раз, рванул два и, не рассчитав, вдохнул воду. Тотчас бешено закрутились в глазах оранжевые звезды, вода пошла в ноздри, в уши, в желудок. Судорожно заходили по воде руки, но водоросли словно вцепились в мозг, в память, в сознание…
С другой стороны на двух парах весел поспешно шла лодка. Ленку очень быстро нащупали багром и за платье вытащили на поверхность. Через полчаса Ленка пришла в себя. Ваську нашли и отодрали от водорослей отдышавшиеся ребята. Но ни откачивание, ни искусственное дыхание не помогли. Васька Грушин был мертв.
— Вот и скажите мне, что важней: почта — или почтальон? — завел как-то обычную волынку Культяпыч, рассевшись на своей постоянной перилке. — Выходит, что почтальон без почты собществовать может, это так. А вот как обойтиться почте без почтальона? Ась? Ну-кася!
Ребята молчали. Месяц прошел со дня Васькиной смерти, но ни веселье, ни гулянки как-то с тех пор на даче не налаживались.
— Теперь почта может быть и без почтальона, — необычно серьезно сказал Николка. — Теперь есть радио, всякое известие можно получить.
— А как твое радиво будет действовать без радивиста? — напустился Культяпыч на Николку. — Радивист должен быть, а без него радиво твое — одна палка. Не-ет, это ты не говори. Машина без машиниста — это все равно что шти без соли…
Разговор не склеивался. Культяпыч выпил стакан чаю, сказал:
— Водка, она хлеще, она от зуб помогает. Ну, а затем до свиданья, — и поплелся восвояси. Но, проковыляв весь палисадник, вернулся и таинственно спросил:
— Это што жа, Аленка-то ваша, ее и не слыхать?.. Раньше все, бывалоча, со смехом да с песнями, а теперь — ишь, поди ж… С книгой да с книгой… И сейчас все с книгой в саду сидит… Что, не в обиду будет спросить: не убивается она по Василию, ась?
— Не-ет, это ты, Культяпыч, зря, — задумчиво ответил Николка. — Она с Васей в любовь не грала. Так она, над смертью, должно быть, задумалась…
— Это вот что, друг Культяпыч, — пояснил Федор Зайцев. — Не знаю, поймешь ли меня. Ты вот толкуешь: баба — тормоз. А по-нашему выходит, что невежество тормоз. Василий учился. Утонул из-за нее — теперь она за книжку взялась… Это, друг, диалектика жизни.
— Ди-лех-тика, — протянул Культяпыч и повторил, стараясь запомнить: — Значит, дылехтика. Это как же понять?
— А понять это так, — охотно объяснил Зайцев. — Вот по-твоему выходит, что машина без человека существовать не может.
— Не может, — уверенно подтвердил Культяпыч.
— Верно. Так же и книга. Вася утонул — книга осталась. Ленка тоже человек. Она, видишь, подхватила книгу — и учится.
— Так, так, так, — обрадовался Культяпыч. — Это, сталоть, и есть дилехтика… Это вроде: убьют одного бонбандира у орудия, ан уж другой тут как тут. Тэ-э-эк-с.
Культяпыч опять заковылял по палисаднику. Подошел к Ленке, погладил ее по голове.
— Учиса, девушка, учиса… Всю дилехтику проходи… Настоящую пристройку к жизни получишь. А без дилехтики жизня — есто, брат, чеп железный.
Как только ребята закричали, что с Зоей опять обморок, я сейчас же бросился во двор, кое-что припас и бегу обратно, спрашиваю: где? Мне говорят, что в аудитории. Я сейчас же в аудиторию. Смотрю, лежит она, как всегда, бледная и зубы стиснула. Я говорю:
— Приподнимите ее чуть-чуть.
Ребята приподняли, а я сунул за ворот комок снега. Она как вскочит да как заорет не своим голосом!! Ребята захохотали, а уж бежит Елникитка с нашатырем!
— Что такое?!
— Да вот, Зоя упала в обморок, а Костя Рябцев ее вылечил…
— Ка-ак вылечил?
— Снегом.
Тут Елникитка на меня, что это бесчеловечно, и что это не по-товарищески, и что она меня вынесет на общее собрание. Но пришла Зинаидища, посмотрела на Зою и на меня и говорит:
— Елена Никитична, успокойтесь! Зоя больше в обморок падать не будет.
Зоя засверкала глазищами, запаровозила и — дралка, а Зин-Пална мне говорит:
— Только, пожалуйста, в следующий раз с моего ведома!