Дневник замужней женщины
Шрифт:
А может, им руководит тайное желание причинить мне страдание? Насолить хочет? Но за что? За то, что не люблю, не поддаюсь. Он хочет меня использовать, и мое упрямство его только подхлестывает, раззадоривает? Он не понимает, что его намерения – сущий бред? Не удастся ему сделать меня своей подстилкой! Если что, я сумею защититься. Ножичек всегда со мной. Ему подмять меня важнее учебы в университете?
Беспомощность перед Василием меня унижает, а ему она нравится? Я по-житейски глупая? Я теряюсь в догадках: Василий имеет на свой и мой счет давно вполне сложившиеся планы или сам еще витает в облаках? Это его стиль жизни или он просто кантуется? Он всю жизнь надеется прожить с нелюбящим его человеком в нытье и брани, полагая, что теперь я от него никуда не денусь? И
Почему он никогда не испытывает ни раскаяния, ни гнева, когда мои слова звучат резко? Василий сам толком не знает, чего хочет? Он не стремится понять, не задумывается, не затрудняет себя… мол, чего загадывать? Жизнь сама вывезет. А, может, знает, но не желает прикладывать усилий, чтобы чего-то добиться? Для семейной жизни не созрел? И, похоже, никогда не созреет. Ни благодарности в нем, ни чувства долга. Какой-то он ни в чем не сформированный…
Я пытаюсь нащупать слабые места Василия, чтобы при удобном случае уколоть, зацепить, обидеть. Но не нахожу. Он глух к проявлению чувств. Ни мать, ни бабушка его не волнуют. Не замечала я в нем и проявлений мучительной ревности. Тогда почему же он неусыпно следит за мной, а острого недовольства собой не замечает? Вязкий, прилипчивый, хуже смолы.
Как-то пересилила себя и спросила:
– Комок жгучей боли и стыда не подступал к твоему горлу, когда ты делал свое подлое дело?
Удивился вопросу. Плечами пожал. Другой раз возмутилась:
– Когда же, наконец, сгорит черная кора коросты на твоей душе, и она оголится, и станет чувствительной?
Опять удивился и ответил, как мне показалось, искренне: «Я хороший, я идеальный». О себе у него одни фантазии? Когда у подростков «заскоки» – это нормально, но у взрослого?.. У него нет четкого понимания нравственности, порядочности. Он – странное порождение эгоизма, взращенного на почве неправильной любви стариков? У него относительно себя полностью отсутствует критическое мышление?
Почему я в группе ни с кем не общаюсь? Почему отгородилась? Потребность перестраховаться, обеспечить себе безопасность в мире, который по чистой случайности обошелся со мной так жестоко? Да мне просто стыдно! Приехала учиться, а стала безропотной слушательницей несусветной чуши односельчанина. А почему он сужает собственные горизонты, не общаясь с однокурсниками? Мелькнула неожиданная мысль: «Василия не принимают в свой круг городские студенты! Ему тоскливо в большом городе без старых дружков, обожавших его, не с кем даже поговорить, вот он и приходит ко мне, чтобы скомпенсировать утрату. Только велика ли радость обоим от такого общения? И, тем не менее, когда я, воздев руки к небу, в изнеможении кричу ему: «Уйди! Нарисуй себе на стене человека и выступай перед ним хоть до потери пульса!» – он всем своим видом выражает покорное вымученное страдание, напрашивается на жалость, плачет, что никто его не любит, даже мать. Здоровый детина, а туда же. Но мне становится его жалко.
Не сразу я поняла, что он неплохо играет роль, стремясь разжалобить меня. Ему скучно, а я должна его терпеть? И за какие грехи мне это наказание? Бабушка говорила, что никто не знает, кому и за что Господь его назначает… Ловко придумано. Боже мой! Долбит, талдычит одно и то же… будто начисто забыл, о чем вчера толковал. Оскомину набил… И это вместо того, чтобы заниматься! Может, у него какое-то шизофреническое отклонение?.. Черта лысого в ступе ему не хватает... Раскрыл передо мной всю «широту» своей тупой тухлой душонки, а дальше-то что?
О моей учебе он не думает как, между прочим, и о своей. У меня закралось подозрение, что он совсем не имеет тяги к знаниям. Ему не нравится учиться. Было желание заявить о себе. Поступил, доказал, что достоин, – и все. Считает, что вполне себе прилично смотрится на фоне деревенских дружков? Думает, что теперь сам черт ему не брат? Но это же глупо. Все силы и желания на исходе? Характера на большее не хватает? К ежедневному, кропотливому труду не приучен. И в школе, и в колхозе аврал ему был более привычный. Но здесь наскоком вершин
Из-за Василия я с трудом успеваю выполнять только задания, не терпящие отлагательства. О пятерках и думать не приходится. Хотя бы не вылететь из вуза. А с его лица не сходит выражение счастливой беззаботности и ничем не подкрепленной уверенности. Но я все равно не оставляю намерения хорошо сдать сессию за счет ночных бдений.
В школе Василию легко давались все предметы. В классе он слыл любимчиком. Девчонки были от него без ума. Никто не замечал, что он лодырь и пустой фантазер. Даже директор школы предполагал, что из него может выйти неплохой человек. Он поддерживал его в стремлении учиться в вузе, дал хорошую характеристику. А я уже тогда очень сомневалась в этих оптимистических прогнозах.
Дни идут, а я все слушаю и слушаю ничего незначащие слова Василия. Разговоры его протекают в том же русле – ни о чем. Злит дикая нелепость моей ситуации. У меня ли не находится достаточных слов для убеждения или у него не хватает ума понять меня?.. Пытаюсь молчать. Настырно заводит… Я день ото дня тупею… Еще я никак не могу перебороть самоунижение, вызванное безвинным, но реальным грехопадением. Оно давит на меня, не выпускает из острых когтей, делает безвольной.
Я слабачка, а Василий непрошибаемый. Я бешусь, распаляюсь, а он миролюбиво заявляет, что пустяшная перепалка полезна, и с досаждающим упорством в сотый раз повторяет одно и то же, только переставляет абзацы своих «выступлений». Он, дразнясь, с удовольствием переиначивает мои слова, выворачивает их как ему заблагорассудится и тем сводит на нет любую мою попытку его прогнать. «Куда сегодня будем склонять вектор нашего разговора? Может, сразу сломаем и выбросим его с двадцать третьего этажа?» – зло, сквозь зубы говорю я Василию, а сама думаю: «Попробовал поиграть со мной в кошки мышки, получилось, понравилось. Вошел во вкус. Навязался ты на мою шею, как камень для утопленника. Я же не живу, а противно существую! Мне все пять лет так мучиться? Кто бы избавил меня от тебя, проклятущего! Без того чтобы не опозориться, мне самой это сделать не удастся. Но это же ужасно! Может, и правда с двадцать третьего… Но мама, бабушка и мои мечты... Я совсем уже…
Не могу сказать, что эти «беседы» для меня проходили совсем уж даром. Моя способность спорить оттачивалась благодаря «опытному» учителю. Во всяком случае, я научилась парировать, загонять его в угол. Но положительных результатов это не приносило. Он не признавал моих побед. И решительности они мне не прибавляли. К тому же слишком дорого по времени обходилось мне это «обучение». Во всех моих словах Василий выискивал будто бы скрытый смысл, высматривал лазейки для дальнейших нападений и обвинений и тут же немедленно пользовался нечаянно предоставленной возможностью продолжить спор. Если я замолкала в надежде прекратить издевательства, он с воодушевлением и удовольствием продолжал говорить сам, повторяя стократ озвученное. Василий не только поддерживал разговор, но и направлял его в нужное ему русло, а я только защищалась, и наши грубые перепалки не прекращались, а даже учащались по мере того, как я училась отстаивать свое мнение и право на свободу. Он был то изощренно, то примитивно беспощаден…
Девушки в комнате не понимали меня, но молча сочувствовали. В группе все словно сговорились не замечать моих отношений с Василием. И на курсе мне не досаждали сплетнями. Во всяком случае, щадили. Все занимались делом – серьезно, с огромной самоотдачей учились. И только одна девушка один на один сказала мне, и то как бы между прочим, мельком обегая мое лицо своими черными грустными глазами, словно боясь обидеть:
– По очереди ко всем девушкам пристает. Мы его быстро раскусили – непорядочный. Гони его, он же без руля и ветрил. Ты замкнулась, стала неуверенной. В твоих движениях и даже в голосе сквозит зависимость. Жалко мне тебя, ни за что пропадаешь. Возьми свою судьбу в свои руки.