Дневник
Шрифт:
Перед дворцом Екатерины, со стороны плаца, в тихий предвечерний час, когда над дворцом и пустынным плацем так нежно голубеет бирюзовое небо, говорим о том, что Екатерина должна была увидеть однажды дворец таким, каким мы его сейчас видим, – пустынный плац, молчаливые этажи и ярко-алый флаг, прорезавший небесную лазурь. Это было во сне, и она страшно испугалась Робеспьерова знамени над благословенным дворцом императрицы Российской. Может быть, потом Протасова [417] ее спрыскивала с уголька от дурных снов?
417
Фрейлина Екатерины II.
На днях: «Астория» и Артемов. Реминисценции прошлого. Какая память, как мучительно помнит все, как еще боится меня, как еще болен
А годы прошли – и годы долгие.
«Да, память сердца вовсе не легка!» [418]
Во мне – обычная игра и кусочки неожиданной правды, принимаемые за игру.
Возвращение под утро в белую ночь с таким удивительным небом, холодным от света и далеким от света.
Писать можно бы о многом – и не хочется. Все меньше и меньше тянет к бумаге, все скупее и скупее становится душа.
418
Цитата из стихотворения Островской 1931 г. «О, память сердца вовсе не легка…» (ОР РНБ. Ф. 1448. Ед. хр. 22. Л. 84).
Грустно сегодня – оттого, должно быть.
А ведь все есть. Я так беспредельно богата. Мне столько дано. Я стольким владею. Я – как царица.
Смешная я. Чего же мне еще надо? Чего?
Ордена.
5 июля, понедельник
На даче я, по-видимому, жить не умею. 1-го Эдик проводил меня в Пушкин, была хорошая погода, мы с ним прекрасно провели день и вечер, пили чай на Камероновой галерее [419] , обедали в Александровском дворце, смеялись, шутили, болтали. В начале двенадцатого он уехал в город, вернулась к себе, говорила с хозяйкой, улеглась, плохо спала, боялась клопов, но клопов, к счастью, не оказалось, а наутро начался дождь, под дождем и под зонтиком я пересекла пустынные и душистые парки, не застала дома Гнедич, которая работает с американцем в городе, и в 7 часов уже была в Ленинграде, вымокшая до нитки и недовольная судьбой. И сижу в Ленинграде до сих пор, хотя на свете солнце и синее небо. Я не знаю, что нужно делать на даче. Я не знаю, как это люди отдыхают. Мне очень жаль, что сейчас у меня нет работы, что я закончила все педагогические занятия и отказалась во имя отдыха от серии переводов. Один большой перевод на лето я все-таки приняла, хотя все окружающие недовольны моим поступком (ведь деньги у меня пока есть), и лихорадочно жду дня, когда автор закончит свой русский текст. С работой мне всегда хорошо: думаешь только о работе и отдаешься всецело узкой области науки и языкознания. И самым важным кажется элегантно построенная фраза и правильно подобранная терминология. Все же остальное сразу теряет свое первостепенное значение. И это – очень хорошо.
419
Камеронова галерея названа по имени ее создателя – архитектора Ч. Камерона. Задумана была Екатериной II для прогулок и философских бесед. Строительство галереи было завершено к 1787 г.
Дома: каждодневные визиты отца. Приходит к завтраку, уходит после обеда. Пустые разговоры, поддерживаемые с большим трудом. За обедом, например, популярно-научные беседы о рыбах, о Тихом океане, о птицах, о крокодилах. Все устали смертно: мама, Эдик, я. Отец пишет письма, читает газеты, спит, рассматривает картинки в книгах, вспоминает о своих миллионах и жестоко и тупо злится, что их у него отобрали. А мы с ужасом и с болью вспоминаем то время, когда у него были миллионы и когда нам всем было так страшно и тяжело жить.
– Что вы ни говорите, а все-таки в старое время нам всем жить было лучше, – говорит отец.
– А вот мне гораздо лучше жить теперь, – говорит мама. И говорит это она вполне искренне.
Вчера вечером – Киса, вернувшаяся на днях из санатория в Геленджике. Загорела, похожа на явайскую танцовщицу. Оставила у меня свои любовные письма от Папазяна и пропагандиста, чтобы не нашел случайно муж, который окружает ее нынче большим вниманием и, боясь потерять, заявляет, что жить без нее не может и жизни без нее не мыслит.
– А ты без него можешь, Киса?
Подумав, ответила очень серьезно:
– Могу.
И добавила:
– Мне его очень жаль, вот и все.
На дачу выеду, вероятно, завтра или послезавтра. Ехать не хочется. Что я там буду делать?
Чтение Верлена и Дневников Блока [420] . Вспомнила,
7 июля, среда
Пока еще в городе. Ехать в Пушкин не хочется. То дождь, то солнце. Уеду сегодня или завтра и пробуду числа до 15–16-го. С природой стыков нет: объективное признание красот и внутренняя искусственная враждебность.
420
См.: Блок А. Дневник (1911–1913). Л., 1928.
Не надо ничего любить.
Не надо ни к чему привыкать.
Человек должен освобождаться от всяких привязанностей.
5-го вечером ужинала с Мишей на Островах. Относится по-старому – влюбленно, гордо и обидчиво. Не виделись давно, а помнит все, обо многом напоминает, обо всем вспоминает. Хорошо, томительно и скучно. Знаю: достаточно одного движения руки – легчайшего, – чтобы полетела к черту вся его брачная жизнь: и жена, которую не любит и стыдится, и ребенок, которого отдаст мне.
– Почему вы не вышли за меня замуж?
Об этом же спросил и Артемов. Странно мне слышать это. Неужели никто из них никогда не думал, что из меня трудно сделать «жену», что во мне нет элементов «жены»? Иногда мне кажется, что, может быть, мне было бы хорошо с Николенькой. Он знал какие-то дороги ко мне, которые не знал никто другой. Может быть… Мне очень жаль, что с прошлого лета он исчез с моего пути и я о нем ничего не знаю.
Вчера: нудный день с отцом, который накануне до 6 часов утра играл в карты у Зайковских. Уединились с братом в моей комнате – читали английские и французские тексты, шутили, что в своей квартире нам нет места. Вечером прогулка с ним по Университетской набережной, через Александровский сад и Конногвардейский бульвар к троллейбусу. Сад и бульвар полны здоровой и веселой молодежи. Глупые, довольные, радостные. У мужчин розовые затылки, женщины маленькие, коротконогие, крепко сбитые. Было очень интересно. Новые поколения, новые лица. А молодость везде и всегда та же самая.
Город чудесен – великолепно-холодный и одинокий. Между людьми и городом – стенки.
15 июля, четверг
На даче я себя чувствую старым холостяком, который никому не нужен и не знает, что с собой делать. Он в одиночестве ходит подолгу по паркам, засиживается нарочно в ресторане, растягивая обед до предела возможности, неизвестно зачем (или для того, чтобы «убить» одинокое время?), на усталых ногах выстаивает долгую всенощную в лицейской церкви, вечерами вяло и поучающее беседует с молоденькой квартирной хозяйкой и цепляется за скудный ассортимент деревенских развлечений: кормит из окна стаи белых кур, принадлежащих разным хозяевам и для отличия помеченных по крылу разными красками, разговаривает с огромной и глупой рыжей собакой, смотрит, как на дворе женщина моет бледно-розового поросенка (женщина ругается, а поросенок визжит – и оба делают это очень громко и неистово), интересуется, как нижние жильцы колют лед для мороженого, как старичок полет грядки, какой стремительной стрелой пробегает под яблонями хорошенькая дымчатая кошка. Потом он читает, забравшись с ногами на диван, но читает плохо: мешают мысли о том, что он один, что нужно бы приготовить чай, да испортилось электричество, что где-то – страшно далеко – есть дом и семья, где он и нужен и любим, что все это похоже на ссылку и на книгу Гюисманса «A rebours» [421] , что трудно, трудно быть человеку одному и не иметь радостного завтрашнего и заполнять чем-то часы, лишь бы они прошли скорее, и ждать чуда здоровья, которое не приходит, и не делать ничего, чтобы ускорить и обусловить пришествие этого чуда.
421
См.: Huysmans J.-K. A Rebours. P., 1926.
Выгляжу очень плохо – бледность восковая, мертвая. На воздухе синеют ногти. Сердечные явления не прекращаются. Нервные вспышки тоски и страха. Боли в пояснице, в лопатках. Ходить трудно, но хожу много. Все эти дни погода хмурая, холодная и дождливая. Осеннее небо. Осенние блески воды. Парки пустынны. Среди прохожих – главным образом молодежь и дети. Стариков немного. Людей средних лет удивительно мало. Лица такие, как на портретах в газете.
За все время Гнедич видела только один раз и – неожиданно для себя самой – без удовольствия. Разговоры о Шекспире и о взаимовлиянии английской и французской литературы в XVIII веке.