Дневники 1870-1911 гг.

Святитель Японский Николай Дмитриевич

И пришло мне в голову, что у этих людей, высокопрактических и престарелых, несмотря на то, что они, по-видимому, о деле мало говорят, — быстро, разом, вследствие безотчетного навыка к комбинированию фактов, признаков, малейших штрихов, являются прямо готовые результаты в виде постулатов к неотложному выполнению, — точь-в-точь как у людей, способных к математике и воспитанных для нее, мимо простых арифметических действий пишутся готовые, мгновенно в голове образовав-шиеся выводы. Да, старческая опытность — своего рода гений! Мне вот (должно быть, я слишком плох, если в 43 года поступаю как мальчишка) хотелось бы много рассказывать о Миссии, и я отчасти недоволен был, что Владыка не дает мне разболтаться и высказаться, но у Владыки, по небольшим штрихам, все нужды Миссии — как живые, — и среди тысячи других дел он ясно сознает их и сильно хлопочет! Преклоняюсь пред светлым старчеством и укоряю свое грошовое воодушевление делом — и притом исключительно одним делом, с полным безучастием ко всему другому в мире! Что за бедность, узкость натуры! Знать, для Японии я только и годен, — для незаметного уголка земли! А люди настоящие способны замечать и нас — микроскопических насекомых, и вести дело широкое, дело Православия вообще. Да будет хвала Господу, что всегда есть в мире и такие люди. Иначе мир обратился бы в каплю инфузорий.

<...> Возвращаясь, встретился в вагоне от Никол, моста с японцем Андо; потом хотел зайти в Исаакиевский Собор, но молебен уже кончился. Сегодня молебен служил Митрополит — благодарственный, по случаю избавления 19-го числа Государя от смерти. Пригласили сесть в лаврскую карету возвращавшиеся диаконы; по Невскому нельзя было ехать — весь занят был войсками, ожидавшими приезда Государя. Приезд назначен был утром в 10; но очевидно — с намерением сделана неопределенная отложка. Бедный Государь! Его преследуют, как гончие зайца!

Великую душу нужно иметь, чтобы не сойти с ума или не сделаться тираном! Народ, несмотря на мороз, с утра толпился около вокзала и Зимнего Дворца. По возвращении в Лавру, в 4 часа, после вечерни, участвовал в служении акафиста св. Александру Невскому, по случаю завтрашнего праздника. Да не забудется никогда светлый чин и стройность служения! Архиерей (Гермоген), 4 Архимандрита (я стоял против наместника о. Симеона), 4 иеромонаха, Архидиакон — за Архиереем, снимающий митру с него, два диакона, кадящие пред ракой со св. мощами, обратись к лицу святого, два диакона с дикирием и трикирием, стоящие по обе стороны раки пли предходящие Евангелию, послушники в стихарях — за Ар- х переем и Архимандритами. <...>

24 ноября 1879. Суббота

<...> Постоял немного за Всенощной в Казанском Соборе. Певчие прекрасно пели, особенно щеголяли альты, заглушавшие иссь хор. Бросился в глаза глубокий смысл свечей пред иконами: и полутемном храме — потому, чтобы такую громаду достаточно осветить, нужны тысячи свечей, — два подсвечника, — пред чудотворной иконой, и направо пред Спасителем, — точно яркими .тездами на небе сияли бесчисленными светами жертвованных молящимися свечей. Когда стали читать Шестопсалмие, отправился в Исаакиевский Собор. Должно быть, более тысячи было молящихся, но Собор казался довольно пустынным. Постояв немного за народом, отправился в алтарь. Служащий протоиерей надоел разговорами в алтаре. Гимназисты Лёля Храповицкий, I [ефедьев и Дмитриев — из реальной гимназии, пришли из противоположной стороны за благословением, и Лёля зазвал к себе поеме Всенощной. Подошел под благословение и какой-то католик, попросивший его на французском языке. Начиная с ирмосов вы- I пел к клиросу. Что за чудное пение! А когда сошлись оба клироса для пения «Слава и ныне» пред Великим Славословием», и потом «Слава в вышних Богу», когда запели — среди великолепия храма, когда море голов православных христиан видится тут же — мне сказалось, что только великий народ в таком великолепном храме таким дивным пением может восхвалять Бога, — и дрогнуло чувство и религиозное, и патриотическое! Слово «свет» пропето было так сильно и полно и с таким медленным замиранием звука, что мне казалось — в Японии в это время занимается заря и оттуда шлется радостное известие, что и там — свет! Вот где, в таких храмах можно воспитывать прочное религиозное чувство, основу всех добрых чувств на земле! <...>

1880 г.

С.-Петербург

1 января 1880. Вторник

Только что пробило двенадцать часов ночи на 1880-й год. Встречаю Новый Год в келье Александро-Невской Лавры. Скучно! Не от одиночества. Мог бы встретить Новый Год в обществе. К десяти часам вернулся от графов Путятиных; думал было там встретить — скука; к товарищам в семейства пойти бы — опять скука, в Лавре к кому-нибудь — еще больше скука. И вот общий тон моей жизни в Петербурге — скука. Или уж я сделался не годен ни к чему, что только скука одолевает? Но отчего же, когда или внезапно двинется дело по Миссии, или большое пожертвование кто сделает, точно на крыльях весь день летаешь? То — обман, или это? При скуке думаешь, как бы умереть поскорей, при успехе — рано, еще — куда! И везде-то хорошо, где нас нет, и все то интересно, что предпринято и не доведено до конца. Завтра узнаю, прошло ли дело о двадцати девяти тысячах шестиста девяносто пяти металлических рублях для Миссии чрез Государственный Совет; если да — радостен будет Новый Год; нет — тоска задавит; озлюсь разве на несколько дней, а там — опять скучная процедура. Скоро ль же в Японию! Там хоть дело — прямо к делу, не вялое и выжидающее, а живое и жизненное. О, не дай Бог заскучать в Японии — нет больше спасения от скуки на земле; по крайней мере, в России — всего менее. <...>

5 января 1880. Суббота. Десять часов вечера

Утром в девять часов побыл за Обедней в Духовской церкви. Как славно поют послушники и что за голоса; особенно — первый тенор; заливался, точно соловей. Стоял у входа из коридора; впереди виднелся отец Мемнон, по правую сторону — Архидиакон Валериан в косичках. Съездил купить почтовой бумаги и взять на углу газеты. В газетах везде придавленность видна, точно наступили на хвост. Вернувшись, только стал просматривать, пришел Яков Аполлонович Гильтебрандт — из моряков самый усердный и благожелательный к Миссии. За ним пришла Н. А. Песлян (жаль, что очень пожилая, — с ее духом и характером годилась бы в Японию). Когда она сидела еще, пришел Владимир Александрович Соколов, механик с «Соболя»; тоже необыкновенно благожелательно относится к Миссии, и чрез его тестя — Протоиерея Крюкова — можно, кажется, добыть кое-что для Миссии у знакомых ему петербургских богачей. В два часа началась Вечерня в С-оборе и за ней — Водоосвящение. Совершал Богослужение Высокопреосвященный; я назначен был в служение, в чем и расписался вчера в книге. Ставлен вторым после Наместника. Порядка службы не знаю; спасибо, обок становится ризничий, отец Мит- рофан, и, подталкивая, напоминает, что делать. Водоосвящение совершается очень торжественно. Благословляет воду Владыка, опуская сложенные для благословения персты в воду, — очень истово, медленно и правильно; подумалось, что совершенно точно так же следует делать это и в Японии, освящая воду для крещения. Крест погружает, держа за верхнюю перекладину, и потом крест лицом кладя в воду и обертывая в воде, после чего стекающую воду принимает диакон в два сосуда; воды стекает много, ибо крест, нарочно для того употребляемый, литой, имеет много впадин. Во время всего Водоосвящения над кадкою воды держат рипиды, а впереди стоят диаконы с дикирием и трикирием; на аналоях: на правом — икона Крещения, на левом — Евангелие; за аналоями и чаном — подсвечник; во время последней эктении и молитвы Владыка кадил. После троекратного «Во Иордане», в продолжение которого единожды Владыка погружает крест, Владыка, сам, подставив руку под стекающие со креста капли святой воды, орошает себе глаза и лицо и кропит крестообразно церковь и народ, после чего пьет воду из ковшика и идет с кропилом и крестом к Алтарю, кропя по обе стороны народ, затем кропит Святой Престол, весь Алтарь, иконостас и передает крест Наместнику; а с другим крестом следовало бы отправиться мне, но отец ризничий сам отправился; при них — диакон с серебряными сосудами, наполненными святой водой; оба отправляются единовременно в обе стороны церкви и кропят церковь, иконы и народ. Между тем пели в это время. Владыке, стоящу на амвоне, на орлеце, и сослужащим пред амвоном, в порядке соборного стояния, Архидиакон на Архиерейской кафедре, среди церкви, произносит так называемую «выкличку», то есть, Великое Многолетие Царю, с упоминанием всех древних его титулов, Царице, Святейшему Синоду, Митрополиту, четырем Патриархам, Архиепископам, Епископам и всему освященному чину и всем православным христианам. Уже второй раз я слышал эту выкличку. Первый раз — в Сочельник пред Рождеством, когда тоже служил Владыка Викарий. После Обедни, начавшейся в двенадцать часов тогда, Владыка и все служившие вышли на средину Собора и пропели пред лежащею на аналое иконой Рождества Христова «Рождество Твое, Христе Боже наш», а певчие — большое «Дева днесь», после чего Владыка и все служащие перешли на амвон и к амвону, как ныне, и была «выкличка», после чего — целование креста. <...>

Сегодня при целовании Владыка Исидор окропил святой водой, причем священнослужащие принимали воду на руки. Свя- щеннослужащие вошли в Алтарь и разоблачились. Владыка остался давать крест и кропить народ; после его сменил иеромонах. За выкличкой поется многолетие разных композиций, между тем как Владыка крестом осеняет народ на три стороны. Для водоосвящения приготовляется огромнейший чан воды, а по левую сторону — огромная чаша для употребления самой Лавры. На чане, обложенном парчой, — перекладина для положения креста; чан закрыт также парчой; пока кончается Многолетие, чан закрывают пеленой. Потом чан открывается и народ, дожидающийся с сосудами (какой у кого есть), бросается брать воду. Детей полиция предварительно убирает; около меня стоявшего мальчика увели назад; при всем том и на сегодня не обошлось без детского крика — какого-то мальчика притиснули так, что полиция должна была спасать его. <...>

И все-таки скука и скука! Скоро ль в Японию!

6 января 1880. Воскресенье.

Во втором часу ночи

Утром, в шестом часу, привратник подал письмо от Константина Петровича Победоносцева с извещением, что Цесаревна желает меня видеть в понедельник, седьмого числа, в два часа иополудни, но что прежде того мне побыть у него в четыре часа или часов в семь или восемь пополудни сегодня, или от одиннадцати с половиной до двенадцати с половиной завтра. В десятом часу, предварительно приславши одного узнать — «Можно ли?», пришли маленькие митрополичьи певчие пропеть кант Нового Года; они приходили и в Новый Год раза три, но не застали меня дома. Дал четыре рубля на двенадцать человек. В десять часов н лаврской карете

с отцом Ризничим и отцом Моисеем отправились во Дворец для участия в Водоосвящении на Неве. До Литургии, в галерее, где собирается духовенство, осмотрел портреты Дома Романовых, начиная с Михаила Феодоровича. Осмотрел еще залу французской живописи, где готовился стол для угощения Митрополитов, Архиереев и их свит, другую залу — русской живописи, где «Потоп» Айвазовского, «Нимфы» Неффа, «Жертвоприношение Авраама» и другие. Попросил, чтобы открыли следующую залу, где «Помпея» Брюллова, «Змей в пустыне» Бруни и прочее. «Помпея» всегда одинаково поражает и привлекает. Между тем началась Литургия в Большой церкви Дворца. Ее совершал Высокопреосвященный Исидор, два Архимандрита и два придворных священника. В церкви стояли Цесаревич, Великий князь Алексей и другие Великие князья и чины. Государя и женских лиц Царской Фамилии не было. Певчие пели неподражаемо, особенно хороши дисканты, нигде не слыхал таких — точно мягкая, бархатная волна переливается. Во время Литургии пришли Митрополиты Макарий и Филофей; прочие Члены Святейшего Синода пришли еще прежде; не было только Ивана Ивановича Рождественского, который прежде отслужил Литургию в Малой церкви. Протодиаконы — Червонецкий (старик), Попов и бывший случайно тверской Протодиакон — поражали басами. Пред «Верую» Архимандриты вышли облачаться; потом облачились Преосвященные. На Апостоле Владыка и свя- щеннослужащие не сидели. Наследник во время эктении при упоминании Царских Особ истово крестился. По окончании Литургии открылся Крестный Ход. По случаю холода (было градусов двенадцать мороза), а. ТЭ.КЖ6. быть может, болезни Государыни парада не было — был скромный ход прямо из Дворца на Неву. По обе стороны, далеко от хода, жандармы удержали народ, который виднелся на бесконечную линию по Николаевскому мосту и даже по ту сторону Невы. При ходе городское духовенство облачалось и вышло заранее, так что мы увидели его в ризах, стоящим по обе стороны от подъезда до реки. При ходе же впереди шли со свечами, потом певчие, в стройном порядке (маленькие — впереди); все, и регент, были в красных кафтанах; пели «Глас Господень» и прочие стихи; когда дошли до незнакомых на память, опять стали петь «Глас Господень». За певчими — диаконы со свечами и кадилами, за ними — младшие священнослужащие с иконами, потом Архимандриты, Архиереи, Митрополиты и, наконец, Вы-сокопреосвященный Исидор с крестом на главе, ведомый двумя Главными Архимандритами — Наместником, отцом Симеоном, и цензором, отцом Иосифом. За ними — Наследник и Великие князья. По сторонам священнослужащих шли назначенные в процессию из разных министерств (например, около меня случился чиновник из Департамента Личного Состава Министерства Иностранных Дел). В залах, по которым проходили, было почти пусто — стояли только со знаменами, которыми, кажется, и заключалась процессия, так как с этими же знаменами стояли потом на Иордане, позади священнослужащих. На Иордане под куполом поместились священнослужащие, певчие, знаменщики. Стали в таком же порядке, как в церкви, — Митрополит Исидор, по сторонам: первым — Киевский, вторым — Московский Митрополит, и так далее. Под конец, так как места не хватало, стали в два ряда. По самой средине устроен ход вниз на реку, куда и спустились — к самой воде — Митрополит Исидор и Протодиакон. Внизу — стол, водосвятная чаша на нем и впереди — прорубь на воду. Перила завешаны полотном; все место, начиная с крыльца и под куполом, устлано красным сукном. Водосвятие было <сколь> возможно краткое — Апостол, Евангелие, ектения, молитва. По окончании ее, когда началось погружение креста и запели «Во Иордане», дан был знак, и с Петропавловской крепости началась церемониальная пальба, возвещавшая об освящении воды; пальба продолжалась во время троекратного пения «Во Иордане»; с этим же пением тотчас процессия двинулась обратно в прежнем порядке. Наследник стоял в теплой шинели около балдахина. Его и других окропил Владыка. Еще со святою водою и кропилом (из зеленых ветвей) шел в процессии Сакелларий Церкви Зимнего дворца — он и окроплял комнаты Дворца, по которым проходили, а также и почетный отряд, поставленный в одной зале. По возвращении священнослужащие остановились на амвоне, и Червонецкий сказал многолетие; Царской Фамилии в церкви не было. По окончании пения все разоблачились и направились в залу, где приготовлен был завтрак. Закуска и завтрак были превосходные. Икра, кулебяка, уха, жаркое, пирожные, вина — все носило печать царского яства, не знающего оставлять голодным; заведывал угощением Чеботарев, выслужившийся из простых, но, говорят, чрезвычайно распорядительный и честный (что- то — один заказ, за который просили сто восемьдесят тысяч, он исполнил за двадцать тысяч). В центре стола сидел Митрополит Исидор, по обе стороны его — другие Митрополиты, Архиереи и так далее. Протодиаконы и все лаврские были тут же. Когда налили шампанское, Митрополит Исидор провозгласил здоровье Императора и Императрицы; потом провозглашено было здоровье его, Владыки Исидора; потом — прочих Митрополитов и Архиереев; всегда при этом пели многолетие, вставши. По окончании завтрака, при выходе, я познакомился с Чеботаревым чрез отца Иосифа, цензора, и он, Чеботарев, советовал мне обратиться с просьбою о пожертвовании икон к министру Двора. «После Каракозова много осталось», — говорит.

Из Дворца, уже в третьем часу, отправился к Владимиру Александровичу Соколову, бывшему механику на «Соболе», так как обещал быть у него в три часа. Жена, дочь Протоиерея отца Евстафия Васильевича Крюкова (Семеновского Полка), — очень миленькая, и две малютки дочери. Пришли Казначей (должно быть, Семеновского Полка) и отец Протоиерей. Едва ли что можно добыть из их церкви Введения. Впрочем, может, что и найдут; Казначей говорил, что покровов — много у них. К че-тырем часам был у Константина Петровича Победоносцева. Вот труженик-то, и что за добрый человек! При многосложности своих важных обязанностей еще находит время и сердце хлопотать о Миссии; Наследнице он рекомендовал меня, и я застал его за моим рапортом — готовил послать его к Наследнику. Дал мне наставление; что Наследнице следует рассказать о Миссии, не дожидаясь вопросов, так как она стесняется говорить по-русски, хотя понимает все хорошо; советовал говорить по-английски, но я стеснился, ибо и сам плохо говорю. Видно, что и поесть ему некогда, — отвернулся в другую комнату и вернулся жующий что-то; «Я — как белка в колесе», — говорит. Звал к себе по четвергам. <...>

В шесть часов отправился смотреть живые картины у отца Федора Николаевича Быстрова. Показывали «Фортуну и нищего», «Демьянову уху» (из Крылова), «Саула и Самуила», «Купидона», «Ангела-Хранителя», «Девушку у колодца» (при бенгальском огне); распорядительницею и сочинительницею была Анна Петровна Парвова, сестра Ольги Петровны Быстровой и жена Алексея Ивановича Парвова. Не понравилось. В Японии у нас семинаристы, пожалуй, лучше устроят. На будущий год сделаем. Потом были танцы; распорядителем — Петя, сын Алексея Ивановича Парвова; множество французских кадрилей; больше всего понравилась русская, протанцованная несколько раз маленькими гимназистами под музыку гимназиста же. Обещался всей этой «молодой России» прислать по вееру из Японии. Были еще дядя и два двоюродных брата Федора Николаевича; первый — старец, и у него сын — большой, гимназист и музыкант; у вторых дети — мелюзга, гимназисты-танцоры, и один — музыкант; самая занимательная была эта последнего наслоения молодежь. Был еще Разумовский — Протоиерей Смольного монастыря, тесть Федора Николаевича. Начались фанты у молодежи, а мы поужинали и стали расходиться; был еще В. Гер. Певцов — в карты играл со старухами. При прощанье, привыкши в Петербурге целоваться со священниками, поцеловал, забывшись и под болтовню с провожавшим Федором Николаевичем, и жену его, Ольгу Петровну, что пресмешно вышло. Вернулся во втором часу.

7 января 1880. Понедельник.

Двенадцать часов ночи

<...> Ровно в два часа был в Аничкином дворце. По докладе Цесаревна приняла в гостиной среди зелени; между прочим, у меня над головой стоял горшок со светло-красной азалией, со- нершенно такой, как у нас в Японии; вдали виделась другая та-кая же азалия. Недаром Цесаревну все любят. Как она проста и ириветлива, как скромно села на диване, указав мне ближайшее кресло! Сразу развязывается язык, и я без малейшего стеснения стал говорить о Миссии; вытащил из кармана пакет с фотографией группы нынешнего Собора, с номером «Сеогаку-засси», письмом из Японии отца Владимира и в течение речи показывал ей то и другое. Она несколько раз повторяла: «Да, нужно поддержать Миссию, я скажу Великому князю»; о петербургских властях выразилась: «Они здесь спят немножко», хотя я не мог себе дать отчета, о ком собственно говорит. <...> При аудиенции никого не было; по крайней мере, я никого не видал, да и некогда было рассматривать. И эта Императрица будущая огромнейшей в свете Империи — вместе с тем скромнейшая и добрейшая женщина в свете! Дай Бог ей много радостей и много добрых дел! Когда вышел от Цесаревны, было три часа. Вернувшись домой, вечером хотел было идти в город, как пришел Протоиерей Митрофаньевского кладбища, Николай Данилыч Белороссов, бывший брюссельский священник, с которым я виделся десять лет назад в Лондоне у Е. И. Попова, и просидел весь вечер. Учит христианству ныне какого-то графа-немца, который на днях и будет присоединен к Церкви. Рассказывал много неутешительного про своего главного Протоиерея Муретова, бывшего прежде Исаакиевским, и — вообще про духовенство, читал свою недавнюю проповедь, в которой довольно остроумно сопоставление людей, желающих рановременно реформ, с евреями, прогнанными от Кадис-Варни; приводил изречение одного Архиерея, что возвышение начальствующих — не в угнетении подчиненных, а в поднятии их; вспоминал своих академических товарищей — Максодонова, Капитона Белевского и прочих.