ДНЕВНИКИ 1973-1983
Шрифт:
Вторник, 27 октября 1981
Кончаю биографию Одена (455 страниц мелкого шрифта), кончаю с отвращением. До какой же степени все, что описано в этой книге, то есть наша культура , – прежде всего несерьезно . Я не знаю поэзии Одена: может быть, он и велик, когда его призывает к "священной жертве" Аполлон. Но вся эта сордидность1 – мальчики, пьянство, увлечение "либретто" для опер с разглагольствованиями, одновременно, о христианстве…
Страшное утомление от всего
1 От sordid (англ.) – отвратительный, отталкивающий, низменный.
Из стихотворения М.Лермонтова "И скучно, и грустно…"
3 Ин.3:19.
Четыре часа дня. Только что вернулся из поездки – с Д[авидом] Дриллоком и Ж.Дворецким в имение этого последнего, которое он хочет подарить семинарии. Изумительное место: озеро, четыреста акров, уютнейшие каменные постройки. Был туман, полное безветрие, совершенная тишина. И все это как некое несомненное утешение. И такое же утешение – Д.Дриллок, его дружба, доверие, щедрость.
Среда, 28 октября 1981
Расстался наконец с Оденом. Последние главы – о старении, о приближении к смерти, о растущем одиночестве. Тайна человеческой жизни. И какими ничтожными и попросту греховными – в свете этой тайны – становятся наши оценки, суждения и приговоры. "Мне отмщение – и Аз воздам"1 . И что-то – да, великое – начинает просвечивать под конец… Наверное, из чувства этой тайны – моя любовь к биографиям. Ибо по-настоящему, духовно, интересен в "мире сем" только человек, только его "единственность" и в ней – "избранность". Только человек всегда, вечно, изначала – "трансцендирует" мир сей, ибо по самой природе своей он – "жилище двух миров". И Евангелие – благовестие – обращено к этому второму (или первому), то есть тайному, трансцендентному человеку, как к нему обращена, для него существует и сама Церковь. Возвращаясь к Одену, можно тогда сказать так: этой "трансцендентной" сущности своей он пребывает – пожалуй, сквозь всю свою жизнь – верным , ей служит своим поэтическим даром. Более верным, чем "моральные" люди, которые в мире сем у себя дома, для которых христианство само без остатка укладывается в "мораль", в "как", а не в "что"…
"Как будто душа о желанном просила…"2 . В этом сущность поэзии, ее тайна, ее единственность, ее призвание. Она знает что-то, свидетельствует о чем-то, чего "научное богословие" не знает, о чем, во всяком случае, не "свидетельствует".
В понедельник, служа раннюю Литургию (св. Димитрий Солунский), вспоминал о смерти в этот день в 1933 году генерала Римского-Корсакова. Это он, пичкая меня – одинадцатилетнего мальчишку – стихами, "привил"
Понедельник, 2 ноября 1981
Погружение – молниеносное, на два дня! – в Париж. В пятницу и субботу в Монжероне: заседание совета РСХД, коего председателем я стал в результате всех парижских трагедий. Все прошло мирно и даже, по-своему, конструктивно. И все же в итоге этих двух дней ощущение конца, умирания. И рассуждали мы, в сущности, об "искусственном дыхании". Движение, как и все дру-
1 Рим.12:19.
2 Из стихотворения К.Бальмонта "Безглагольность".
гие "деятельности", было органической частью так называемой "первой эмиграции". А она-то и "кончается". И потому и заседаем мы, и рассуждаем в безвоздушном пространстве. Тут действует закон, согласно которому организация, "деятельность" переживает то, что она "организует", то дело, ради которого она была организована. Есть что-то в этой "верности" высокое и благородное, но вместе с тем и вредное, ибо она лишает возможности распознать то "дело", что приходит на смену бывшему, распознать саму реальность, ее нужды, ее смысл.
Не замечают православные, что к ним с Запада приходят "любители" этого "старения", ностальгии, духовного романтизма, люди, выключающие себя из ответственности , люди, для которых вся проблематика сводится к проблеме, когда закрывать и когда открывать за Литургией Царские врата… Идея "молодых": организация паломничества в Константинополь(!?). Это поистине символично: нас всегда тянет туда, где что-то было , но чего больше нет.
В аэроплане, возвращаясь в Нью-Йорк, читал книгу Raymond Aron "Le spectateur engage"1 . С каждой строчкой этого неверующего человека я соглашаюсь, соглашается христианин во мне . "L'homme est dans 1'histoire, 1'homme est historique, 1'homme est histoire"2 (57). Тут все: и связь человека с миром, и свобода его от мира, и цель его жизни… Свобода, ответственность, различение добра и зла… И все – в отличие как от утопистов (Сартр и К°), так и эскапистов ("религия") – светлое …
Париж: серый, задумчивый, бесконечно прекрасный. Ничего ему не подходит так, как осень, как это серое небо, через которое нет-нет да и прорываются бледные, слабые лучи солнца – и тогда так ощутимо становится le temps immobile.
Среда, 4 ноября 1981
Тридцать пять лет сегодня с моего дьяконского рукоположения на Сергиевском подворье… Служил утреню. Евангелие о Христе, заснувшем в бурю, о страхе и панике учеников. "Где вера ваша?" (Лк.8:25). Вот так и я – в унынии, в обиде, в гневе все эти дни. Страх за Церковь, за семинарию. Сегодня с утра повторяю себе: "Где вера твоя?"