ДНЕВНИКИ 1973-1983
Шрифт:
Я хотел бы написать для себя, по возможности – абсолютно правдиво, в чем моя вера. Осознать тот строй символов – слов, настроений и т.д., что ее – во мне и для меня – выражают. Единственный важный вопрос: как объективная вера становится субъективной, прорастает в душе как вера личная? Как общие слова становятся своими ? "Вера Церкви", "вера Отцов" – но ведь тогда только и живет она, когда становится своей.
Суббота, 25 мая 1974
Два дня до отъезда к Солженицыну. Нарастание внутреннего волнения – "каково
И все же – хорошая тишина внутри, мир. Будет то, что нужно и как нужно.
Понедельник, 17 июня 1974
Вчера вернулся из Европы. Сначала – с 28 по 31 мая – у Солженицына в его горном уединении, вдвоем с ним все время. Перепишу сюда записки из моей книжечки, которые я набрасывал там, каждый вечер. И уж только потом, может быть, смогу подводить "итоги" этим – самым знаменательным – дням моей жизни.
Потом – Париж, съезд Движения, неделя суеты, встреч, разговоров.
А с 10 по 15 июня с Льяной в Венеции, в золотом свете этого удивительного города. Такой "anticlimax"2 солженицынским дням… В Венеции же прочел второй том "Гулага".
"ГОРНАЯ ВСТРЕЧА"
(переписано из записной книжки, которую я брал с собой в Цюрих)
"Горная встреча" – из надписи, сделанной С. на подаренном мне карманном "Гулаге": "Дорогому о. А.Ш. в дни нашей горной встречи, к которой мы давно приближались взаимным угадыванием…"
1 Лк.1:29.
2 спад, разрядка напряжения (англ.).
Вторник, 28 мая 1974
В десять утра начинаем спускаться к Цюриху. Идет проливной дождь. Несмотря на бессонную ночь в аэроплане, чувствую себя бодро, но странно: "регистрирую" все мелочи, все вижу, а дальше все упирается в: "сейчас еду к Солженицыну!" Сейчас. И потому – запомнить все, по отдельным кускам времени: как я стою в ожидании багажа, как я жду такси, и вот – едем… Дождь, улицы, улицы, повороты. И вдруг: Stapterstrasse 45. Запущенный садик, незапертая калитка. Огибаю дом. Звоню. Et voila1 : открывает дверь А.И., и сразу ясно одно: как все просто в нем…
Среда, 29 мая 1974
Sternberg. Zurcher Oberland
Вчера глаза слипались, заснул. Сейчас семь утра. Наверху копошится А.И. Перед окном горы и небо. Вчера – в Цюрихе, при встрече, – все подошли под благословение, особенно усердно Ермолай. Чаепитие. Я: "У меня такое чувство, что я всех вас так хорошо знаю". Жена Наташа: "А уж как мы Вас знаем…" Мать жены – Екатерина Фердинандовна, тоже простая и милая.
Первое впечатление от А.И. (после простоты ) – энергия, хлопотливость, забота. Сразу же: "Едем!" Забегал, носит свертки, чемоданчики. Чудная улыбка. Едем минут сорок в горы. Примитивный домик, беспорядок. Вещи – и в кухне, и на письменном столе – разбросаны. В этом отношении А.И. явный русский интеллигент.
"Мне нужно столько с Вами обсудить" (обсуждение подготовлено, продумано: список вопросов на бумажке).
О Церкви: "Знаете что: я буду "популяризатором" Ваших идей".
Об "Узлах"2 : прочитать (в рукописи) все, что написано о Церкви. "А я исправлю, если нужно…"
Об эмигрантских церковных разделениях.
О "Вестнике".
О еврейском вопросе.
Четверг, 30 мая 1974
Вчера – весь день вместе. Длинная прогулка на гору. Удивительный, незабываемый день. Вечером, лежа в кровати, думал о "несбыточности" всего этого, о сказочности. Но только потом пойму, вмещу все это…
1 И вот (фр.).
2 Солженицын А.И. Красное колесо. Повествованье в отмеренных сроках. Узлы I-IV.
Дал мне прочитать – в рукописи – главы второго узла: пятую, шестую, седьмую, восьмую. Разговор Сани Лаженицына со священником: о старообрядчестве, о церковных реформах, о сущности Церкви, о христианстве и других религиях…Пятая глава мне сначала не понравилась: как-то отвлеченно, неживо, книжно… Сразу же сказал А.И. Принял. Но шестая, седьмая, восьмая – чем дальше, тем больше захватывают. Он все чувствует нутром, все вопросы ставит "напробой", в основном, без мелочей. Потом последняя глава – шестьдесят четвертая. Исповедь. "Это все, Вы увидите, Ваши идеи…" (Насчет моих идей – не знаю, но глава прекрасная.)
Страстное сопротивление тому, что он называет "еврейской идеологией". (Евреи были огромным фактором в революции. Теперь же, что режим ударил по ним, они отождествляют советское с исконно и природно русским.) Попервоначалу можно принять за антисемитизм. Потом начинаешь чувствовать, что и тут – все тот же порыв к правде , затуманенной, осложненной, запутанной "словесами лукавствия". (Все это потом развить.)
Дает читать статьи для нового сборника с Шафаревичем. Новая перспектива о России и ее истории… Народ. Все заново, все по-новому. Что-то стихийное.
Страшно внимательный. Обо всем заботится. (Неумело) готовит, режет, поджаривает. Что-то бесконечно человечески-трогательное. Напор и энергия.
О России все говорит: "тут". Запад для него не существует. Никакого интереса.
Не любит всего петровского периода. Не любит Петербурга.
Пастернак: "Не имеет никакого отношения к России…"
"Любимый мой праздник – Троица…"
Хочет жить в Канаде. Устроить "маленькую Россию". "Только так смогу писать…"
"Всю мою жизнь за успех в главном я платил неудачами в личной жизни". Рассказ о первом браке.
"Я знаю, что вернусь в Россию". Ожидание близких перемен. Уверенность в них.
Абсолютное отрицание демократии.
Признание монархии. Романовы, однако, "кончились еще до революции".
Невероятное нравственное здоровье. Простота. Целеустремленность.
Носитель – не культуры, не учения. Нет. Самой России.
"Подлинный подход ко всему – в самоограничении…"