«Дней минувших анекдоты...»
Шрифт:
Пока я совершал свои фотокорреспондентские подвиги, незаметно пролетели три аспирантских года, и из-за отсутствия штатов в Институте физической культуры в 1948-ом я поступил в Научно-исследовательский институт того же профиля на должность старшего научного сотрудника.
Институт был крошечный — занимал всего три комнаты. Одну разгородили на три части: кабинет директора, его зама и канцелярии с одной-единственной секретаршей-машинисткой, вторая комната была общая — для всех сотрудников, в третьей помещалась библиотека.
Всего сотрудников института, включая завхоза, было человек пятнадцать. С момента организации этого учреждения прошло более пятидесяти лет. Однако никаких научных трудов и рекомендаций, которые какой-нибудь тренер мог бы использовать для подготовки спортсменов или для развития массовой
Только недавно получившая независимость Грузия разогнала этих бездельников.
В послевоенные годы это учреждение было нечто вроде клуба, где мы беседовали, спорили, играли в шахматы, в пинг-понг, писали отчеты о «научной» деятельности. Впрочем, там мне удалось завершить свою диссертацию, которую мои ироничные друзья называли «Метание гранат из яра в гору». Для характеристики нашей научной деятельности приведу сочиненные мной стихи-дразнилки:
В этой строфе отражена жгучая зависть сотрудников по поводу пайка, который получила «экспедиция» в то голодное время…
Над рекою виден грот, А над ним — в пещеру вход. Лестницу использовали смело… И приставив сей снаряд. Мы забрались все подряд И немедля принялись за дело. «Вот идет за веком век, Но впервые человек, — Начал наш Леван повествованье, — Смог проникнуть в этот грот И узреть сей мрачный свод В результате смелого дерзанья! В эти грозные скалы Залетали лишь орлы, Принося сюда змею, ящеру…» В этом духе говоря, Надо всеми воспаря, Наш Леван направился в пещеру… Первый шаг был роковой, Ибо он вступил ногой В вещество, не принятое в речи. Тепловато и липко, И зловонное шибко Оказалось просто — человечье. Растерялся бы другой, Но Леван наш не такой, Применив здесь метод разложенья, Взяв мазок на вкус и цвет, Объявил анахорет: «Это куча — древнего сложенья». Как известно, эту весть Мог в газете всяк прочесть, За утайкой горького осадка — На открытие пещер ГБЧ наш очень щедр, [9] И кредит исчерпан без остатка.8
Леван Маруашвили — профессор, был тогда зав. сектором альпинизма (авт.).
9
Георгий Багратович Чикваидзе — директор института ( авт.).
Впрочем, остатки безналичного кредита, которые висели на счетах нашего института, по статье «приобретение инвентаря», в конце каждого года лихорадочно тратились на всякую ерунду, поскольку спортивный инвентарь в магазинах тогда не продавался. Иначе на будущий год урезали бы бюджетные ассигнования. В результате этих декабрьских закупок и без того узкий коридор института был загроможден нераспакованными ящиками. И чего только в них не было. Здесь стояло даже гинекологическое кресло. На столе у директора был постоянно включенный в сеть катодный осциллограф с множеством тумблеров, при переключении которых на круглом экране можно было в разных масштабах наблюдать только синусоиду переменного тока.
Наш директор — Георгий Багратович Чикваидзе (я дал ему прозвище ГБЧ) был в прошлом известный спортсмен, рекордсмен мира в рывке штанги (впрочем, рекорд был установлен без соответствующих судей и еще в то время, когда наша страна не выходила на мировую спортивную арену). В молодости он был чрезвычайно деятельным человеком — с его именем было связано зарождение в Грузии французской борьбы, за что ему было присвоено звание «Заслуженного мастера спорта СССР». В начале свой чиновничьей карьеры он был назначен заместителем председателя республиканского комитета по делам физической культуры и спорта. Однако шли годы, и комсомольские вожаки, выходившие в тираж по возрасту, считали себя специалистами в спортивных делах (кто же в детстве не пинал ногами мячей?). Они-то и вышибли нашего ГБЧ из Спорткомитета, и таким образом он оказался в тихой заводи НИИФКа.
Откровенно говоря, у ГБЧ действительно не было навыка аппаратной работы. Он не умел нагло давать ценные указания, терял нужные бумажки, любил порассуждать на отвлеченные темы, был по-интеллигентски нерешителен. Одним словом, в Спорткомитете он был явно не на своем месте. Будучи разумным и справедливым человеком, ГБЧ понимал, что еще менее приспособлен он и к научной работе, а тем более к руководству ею. В связи с чем у него развился комплекс неполноценности, который изменил и внешний его облик. Человек маленького роста, он еще уменьшился, ужался и всем своим видом — конфигурацией головы, сморщенной шеей, маленькими глубоко запавшими глазами, вкупе с нерешительностью и боязливостью, стал походить на черепаху.
Однако все сотрудники относились к нашему директору доброжелательно и подбросили ему идею — на основании собственного спортивного опыта описать рывок штанги.
ГБЧ установил свой рекорд лет тридцать тому назад. Никакие «спортивные секреты» тридцатилетней давности никому не нужны. Даже «феноменальный» рекорд в троеборье богатыря Серго Амбарцумяна, установленный в 1936 году и равный 435 кг, через 20 лет был улучшен Жаботинским более чем на треть.
И вот главной научной разработкой всего института стала диссертация нашего директора под названием: «Мой метод рывка штанги».
Общими силами сотрудников и специально приглашенных ученых рывок штанги исследовался вдоль и поперек всевозможными методами: циклографическим, миографическим (электрическая активность мышц), осциллографическим, а также специально изготовленным прибором, при помощи которого записывалась траектория грифа штанги.
Этот примитивный аппарат, единственный из всех, принцип действия которого ГБЧ сумел взять в толк, поразил его воображение. Однако нашего бедного директора изводила мысль — как бы американские шпионы не скопировали эту конструкцию. Поэтому ГБЧ потребовал этот прибор закрыть специальным кожухом. Вся беда, однако, заключалась в том, что склеротичный мозг нашего шефа никак не мог отличить одну научную кривую от другой. Тем не менее раз в неделю машинистке передавалось три-четыре страницы нового предисловия к научному труду. Дальше дело не шло.
Мы уважали ГБЧ за его чисто человеческие качества, но ему это казалось недостаточным. Наш директор все время старался укрепить свой научный авторитет и показать нам высокий уровень своей эрудиции.
Право брать свежий номер «Огонька» из приходящей в адрес института почты принадлежало нашему директору столь же свято, как право первой ночи феодалам. ГБЧ забирал журнал, таскал его из дома на службу и обратно до получения следующего номера. Засаленный «Огонек» (ГБЧ был человеком неаккуратным) с полностью «отгаданными» кроссвордами наконец попадал в институтскую библиотеку.