«Дней минувших анекдоты...»
Шрифт:
Муж долго отговаривается, но любопытная женщина не дает ему уснуть. Наконец, чтобы отвязаться от нее, Насреддин накидывает на себя одеяло и выходит из дому. В тот же момент кто-то срывает с него одеяло, и вся кричавшая орава разбегается.
— Из-за чего там был такой шум? — поинтересовалась жена, когда он вернулся.
— Из-за моего одеяла, — ответил Ходжа Насреддин.
Я понял, что вся эта комедия разыгрывается из-за «моего одеяла», т. е. цель была вполне определенной — избавиться от тех самых четырех неугодных заведующих кафедрами.
На
— Что ты пишешь, Ваня? — спросил он меня.
Узнав о содержании моего заявления, он сел рядом и написал такое же.
Двое других опальных заведующих не последовали нашему примеру и были в скором времени сняты с заведования кафедрами с соответствующими оргвыводами.
Один из них, Шалико Мусастиков, даже стыдил нас с Головней за наше смирение перед произволом. Сам он решил бороться.
Кто-то пожаловался во Всесоюзный комитет на нашего председателя. Массовые увольнения отменили, замдиректора по учебной части стал «козлом отпущения» и получил выговор за то, что неправильно сориентировал начальство о его правах и возможностях.
— Вот, — говорил Шалико, — а вы были заведующими и сами себя перевели в доценты кафедр.
Но радость Шалико была недолгой.
Вакханалия самоуправства продолжалась в новой интерпретации.
На кафедру плавания, которую возглавлял Мусастиков, пришла комиссия Спорткомитета. Результаты проверки были вполне удовлетворительными. Когда председатель комиссии закончил свой доклад на коллегии, Сихарулидзе задал ему вопрос:
— А какое место заняла команда Грузии по плаванию на Спартакиаде народов СССР?
Оказалось — восьмое.
— Вот, — продолжал председатель, — а вы говорите, что кафедра плавания работает удовлетворительно…
Тогда Шалико сказал:
— Товарищ Сихарулидзе, согласно учебного плана наша кафедра должна выпускать людей со вторым разрядом, что мы и делаем, а тренером сборной я не являюсь…
— Вот мы тебя и снимем за провал работы по плаванию в республике и за недопонимание своих задач.
Директор института был близким другом и собутыльником Мусастикова, но тем не менее он не решился перечить всесильному председателю.
История эта имела продолжение. Мусастиков пришел к Сихарулидзе на прием и тот поступил с ним так же, как царь с офицером Семижопкиным, который после совершенного им геройского поступка подал прошение на высочайшее имя об изменении фамилии, на котором его императорское величество соизволил наложить историческую резолюцию: «Сбавить две».
— Хорошо, — сказал Сихарулидзе, — мы уберем формулировку «за развал работы», оставим только «за непонимание задач».
Тогда Шалико поехал в Москву, где у него была «рука», и подал жалобу в ЦК. Заявление это, как водится, вернулось в наш ЦК, а оттуда к Сихарулидзе. Тот незамедлительно созвал коллегию и «покаялся»:
— Вот мы на коллегии месяц назад освободили Шалико Мусастикова с формулировкой «за непонимание задач и провал работы по плаванию». После этого я проявил слабость. Мусастиков пришел ко мне, плакался, мне стало жаль его и я велел директору института снять вторую причину увольнения. Я, конечно, не имел на это права и поэтому я полагаю, что необходимо восстановить наше справедливое первоначальное решение.
Все члены коллегии, узнав, что неблагодарный Мусастиков после столь милостивого решения председателя посмел еще и жаловаться в Москву, дружно подняли руки (как, впрочем, делали всегда) и в его присутствии гневно осудили бедного Шалико.
На следующий день Шалико пришел задолго до приезда шефа просить о новой аудиенции. Председатель прошел мимо, не обратив на него никакого внимания. Секретарша объявила, что сегодня Шалико не может быть принят.
Эта ситуация продолжалась много дней и даже недель, точно так, как это описано у Анны Антоновской в романе «Великий Моурави», когда русские послы ожидали встречи с великим Шах-Абассом.
Я не знаю подробностей, Шалико не захотел о них рассказывать. Но я представил себе эту картину так: Шалико приближался к «великому» по-пластунски, затем слезно молил его не губить семью. Просьба заключалась в том, чтобы увольнение было оформлено «по личной просьбе», на что Сихарулидзе (это уже достоверно известно) сказал:
— Ты должен был это сделать тогда, когда писали заявление другие. Ну да ладно, пиши сейчас. Переведем тебя доцентом кафедры по собственному желанию.
Четвертого — заведующего кафедрой лыжного спорта Балаевича — сняли с должности по еще более пустяковой причине: он не оказался в день Нового года в Бакуриани на учебно-тренировочном сборе и не оставил распоряжения выдать лыжи команде гребцов.
Всех их давно уже нет на свете. Последним трагически погиб Балаевич. Он поехал с друзьями на рыбалку, и на какой-то станции пролезал под железнодорожным составом, который неожиданно стал набирать ход. Рюкзак Балаевича зацепился за движущийся вагон, и ему отрезало руку и ноги. Некоторое время бедный Балаевич пролежал в больнице, не подозревая, что у него нет ног. Это было давно — лет 30 тому назад…
В рассказе об институте я невольно нарушаю хронологию событий, то и дело возвращаясь к началу моей работы.
Кафедра, которую я возглавил, состояла из пяти человек: преподавателя классической борьбы Гоги В., с которым мы, как оказалось, работали вместе, когда я был еще токарем, а он слесарил в той же мастерской, преподавателя бокса Бори М., штангиста Мамия Ж., лаборантки Ларисы Б. и вашего покорного слуги.
Конечно, никакой кафедры, собственно научно-учебного подразделения с принятыми на кафедрах планами учебного процесса, научной деятельности, конспектов лекций или наглядных пособий, ничего такого не было, равно как и помещения для лекций и зала для занятий спортом.