Дни, как сегодня
Шрифт:
Керет фактически превращает короткий рассказ (порой — всего лишь 15 строк) в яркий, буквально кинематографически объемный клип. Его телеграфный стиль позволяет передать максимум эмоций посредством минимума лексического объема. Все очень динамично, как бы осязаемо выпукло, эмоционально и очень узнаваемо, близко каждому. Проза Керета проста, он пишет короткими, лапидарными фразами. Несмотря на некоторое увлечение игрой речевыми клише и сленговыми штампами, иврит молодого прозаика легок, но выразителен. Это повседневный язык, на котором говорит сегодня израильская молодежь. Этот вариант ивритского койне [1] отличается целым рядом отступлений от нормативной грамматики, обилием англицизмов и арабизмов, присутствием армейского сленга, аббревиатур, он перегружен инвективной лексикой.
1
Койне (произносится койнэ
Первоначально термин «койне» применялся в лингвистике лишь к общегреческому языку, сложившемуся в эллинистический период (IV–III вв. до н. э.) на ионийско-аттической диалектической основе и служившему единым языком деловой, научной и художественной литературы Греции до II–III вв., хотя уже в начале нашей эры возникает движение «аттикистов» (Лукиан) против господства койне, за возрождение норм старой аттической литературы. Эллинистическое койне, вытеснившее древние греческие диалекты, послужило исторической основой современных греческих диалектов, возникших после распада койне.
В современной социолингвистике койне понимается шире — как любое средство общения (главным образом устного), обеспечивающее постоянную коммуникативную связанность некоторого региона. (Википедия)
Вместе с тем, писатель использует очень точные глаголы, которые создают стремительную динамичность действия, а его определения — емкие, с широким спектром возможного толкования, для создания нужного автору в данной ситуации смыслового и эмоционального окраса («Я и Людвиг убиваем Гитлера без причины», «Моторизованный патруль», «Мой брат в тоске»). Прозаик также сознательно комбинирует разговорный иврит с литературным («Сумасшедший клей», «Девушка Корби», «Психодром»), что, по его собственному признанию, позволяет создавать и реально-фантастические ситуации. «Я полагаю, — говорит Керет, — что не существует плохого или хорошего языка. Я не считаю правильным ограничиваться только нормативным ивритом, поскольку все должно служить лексическим инструментом. Моим огромным желанием является создать фразеологические структуры, которые могут быть интерпретированы по-разному, но в каждом варианте содержался бы единый момент истины».
В рассказах Керета немало описаний сцен насилия («Без политики», «Аркадий Хильвэ едет на автобусе № 5», «Моторизованный патруль», «Сын главы Мосада», «Мой брат в тоске», «Девушка Корби», «Заряжен и на предохранителе», «Менструальные боли»), однако автор считает это повседневным явлением в израильском обшестве. Он объясняет это так: «Говорят, что я заимствовал насилие из американских фильмов. Но посмотрите на израильскую действительность — то интифада, то самоубийца-хамасовец взрывает бомбу. Нас не надо учить насилию, оно часть наших будней».
Ряд рассказов Керет посвятил армии — одному из центральных государственных институтов в Израиле. Сделано это не из каких-то конъюнктурных общественно-политических соображений или, тем более, социального заказа — от этого Керет далек, как никто. (В одном из наших телефонных разговоров он с присущей ему иронией сказал: «Когда я слышу слова "сражаться, война", мне хочется спрятаться под стол…») Дело в том, что молодой человек, мужчина, оказавшись в непростой атмосфере напряженной и полной опасностей (израильская армия — фактически постоянно воюющая) армейской жизни, или теряет себя, ломается, или мужает и крепнет («Кохи», «Кохи 2», «Дни, как сегодня», «Заряжен и на предохранителе»), в любом случае — переживает и проявляет самые сильные эмоции. При этом Керет не упускает возможности показать традиционные для любой армии проявления бестолковщины, казенщины и бюрократизма («Кохи 2», «Хозяин дома сходит ума»).
Одновременно — рассказы Керета гуманистичны, в них ощущается непрямое, но явное осуждение насилия, экстремизма, нетерпимости, и не только к носителям разных религиозных или политических взглядов, вообще — другим, порой просто не таким, как большинство («Шломик-Гомик», «Каценштайн», «Никто не понимает квантов»), — то есть всех тех негативных социально-психологических явлений, которые обострились в израильском обшестве в последние два десятилетия.
Израильская критика весьма неоднозначно относится к творчеству молодого прозаика. Так, изданные в 1996 г. отдельной книгой «Мы пришли не наслаждаться» рисунки комиксов упоминавшегося Р. Модана с подписями, сделанными Э. Керетом, литературоведы считают неравноценным союзом этих авторов: положительно оценивая удачную графическую сторону издания, критики осудили «вульгарные», «просторечные» и «пустые» по содержанию «образцы грубого юмора» Керета, сопровождавшие визуальный ряд. Это разочарование в работе Керета было особенно заметно после двух первых сборников рассказов этого
Последний из пока вышедших (октябрь 1998 г.) — сборник «Лагерь Кнеллера», назван по новелле, включенной в него. Следует отметить, что молодой автор начинает пробовать себя в новой литературной форме — новелле, что немало удивляет и его самого. «Я написал сотни рассказов, — говорит Керет, — но самый длинный из них был не более шести страниц. Сам факт того, что я создал нечто продолжительное (в новелле 70 страниц. — А.К..), кажется мне каким-то чудом…» Однако, выясняется, что Керет работал над названной новеллой очень основательно, разрабатывая версии этого произведения еще с 1994 г., когда вышел его предшествующий сборник рассказов. Отмеченный факт не может не свидетельствовать об определенной зрелости одаренного прозаика, проходящего в своем творческом развитии как содержательные, так и формальные изменения. Вместе с тем, сборник «Лагерь Кнеллера» полностью вписывается в традиционный для прежних работ Керета жанр «сюрреалистического абсурда».
Критика одобрительно оценила новую работу Керета, использовав, например, хвалебные эпитеты типа «блестящий и очаровательный сборник, полный эмоций и умного юмора, который смешит до слез и печалит до смеха», или: Керет — это «настоящий писатель, который смотрит на себя с тонкой и искренней иронией».
Любопытно отношение самого молодого литератора к профессии писателя как таковой. «Я пишу, потому что у меня нет другого источника доходов, да я и не умею ничего более, хотя собирался стать инженером. В юности я не гулял с девчонками, с детства страдал от астмы, да и к армии был признан годным лишь частично». По мнению Керета, «многие израильские писатели страдают от гипертрофированного чувства ответственности; они изображают жизнь, как она выглядит в парламентском отчете. Они не пишут об обычных людях, которые бродят по дому, почесываясь и позевывая, а изображают героев, творящих национальную историю». Даже само слово «писатель» кажется Керету претенциозным, поскольку, считает он, это не профессия, как, например, врач. Для него литературное творчество — это нечто абстрактное. «Я хочу, чтобы люди понимали и любили меня, это все», говорит Керет.
Последним из опубликованных в сборниках на настоящий момент является рассказ «Рабин умер», открывающий том рассказов молодых израильских прозаиков «Вот-вот» (1999 г.). Критика считает именно рассказ Керета лучшим в этой книге. Хронологически же последним из опубликованных в израильской периодике является рассказ «Дешевая луна», вышедший в марте этого года в журнале «Уалуль».
Показателем того заметного места, которое уже занимает творчество Э. Керета в современной ивритской литературе, можно считать тот факт, что накануне 50-летия Израиля его книга «Трубы» была включена редакцией литературного приложения газеты «Едиот ахронот» в «Список 50 книг государства», написанных в Израиле с 1948 г. Эти книги «вызывали споры, будоражили, обновляли общество и влияли на него, на культуру и на литературу», отмечали составители списка.
В декабре 1999 г. сам Керет был включен редакцией газеты «Маарив» в список 50 лучших израильских политиков, общественных деятелей и литераторов.
Рассказы Керета могут быть интересны российскому читателю в силу целого ряда причин. Первое — при кажущейся легкости и даже поверхностности они глубоки и содержательны. Но нужно читать их медленно и внимательно, может быть — не один раз. Тогда начинает «играть» вся система деталей и намеков, которая присутствует практически в каждом рассказе, каким бы коротким он ни был. Второе — Керет охватывает очень широкий спектр тем — любовь («Юлия», «Алиса», «Сумасшедший клей», «Девушка Корби», «Бутылка»), война и армия («Кохи», «Кохи 2», «БАКУМ», «Дни, как сегодня»), Катастрофа («Сирена», «Я и Людвиг убиваем Гитлера без причины», «Кроссовки»), непростые отношения между людьми, в том числе, как маленькими, так и пожилыми («Сизиф», «Шломик-Гомик», «Чтоб им сдохнуть!», «Иностранный язык»), поиски смысла жизни и счастья («Хубэза», «Трубы», «Водитель автобуса, который хотел быть Богом»), повседневная жизнь («Менструальные боли», «Абрам Кадабрам»), отношения в среде израильской молодежи («Психодром»). Все это — с философичным подходом («Хубэза»), фотографически четко и узнаваемо, мягко, иногда — нарочито эмоционально сдержанно («Иностранный язык») или наоборот — резко, порой на грани истерики, срыва («Мой брат в тоске», «Психодром»).
Отдельные рассказы могут оказаться сложными для понимания читателями в России. Дело в том, что в них Керет в своей своеобразной стилевой манере отражает многочисленные реалии жизни в Израиле, например, непростые взаимоотношения между сторонниками правых и левых политических взглядов, религиозными и светскими израильтянами («Хубэза», «Никто не понимает квантов») или, например, проблемы ближневосточного региона вообще («Кохи», «Моторизованный патруль»). В этой связи яркие художественные зарисовки израильской жизни 90-х годов будут полезны молодым гебраистам, в известной мере — специалистам по Ближнему Востоку, а также всем, интересующимся необыкновенно пестрой и динамичной жизнью сегодняшнего Государства Израиль.