Дни крови и света
Шрифт:
Во время казни.
Зири пытался ее спасти. Смешно, конечно… Он, двенадцатилетний мальчишка, спрятался под трибунами на агоре, сжимая тупые ученические мечи, набирался смелости запрыгнуть на эшафот и разорвать оковы Мадригал. Глупо — ей все равно не сбежать, Лораменди — клетка. Казнь превратили в зрелище для толпы, возвели трибуны для лучшей видимости. Над его головой улюлюкали и свистели зрители, тупое стадо. Мадригал стояла неподвижно — гордая, прекрасная. Зири, набравшись решимости, рванул к оцеплению, но стражник небрежно сбил его с ног ударом рукояти. Мадригал даже
Как же давно это было, в другой жизни! Зири тогда не понимал, к чему может привести ее предательство… К чему привело. Теперь он не влюбленный мальчишка, Кэроу для него — никто.
Так почему же его тянет смотреть на ее окно, на саму Кэроу, когда она изредка спускается вниз?
Жалость? Мимолетного взгляда достаточно, чтобы понять, как она одинока. В Эреце бледная, молчаливая Кэроу казалась ошеломленной. Зири с трудом сдерживал желание подойти к ней, подбодрить словом или улыбкой. Наверное, она чувствовала это, ждала от него участия, поддержки, смотрела чуть не с мольбой, надеясь найти в нем друга.
А он отвернулся от нее. Тьяго объяснил, что без нее не обойтись, но доверять ей опасно: предала раз, предаст снова. Общаться с ней не позволено никому, кроме генерала.
Белый Волк спустился к бойцам.
— С возвращением! — Он вышагивал, будто владыка в своем имении. Владыка развалин. Глинобитная крепость — не самая подходящая вотчина для великого Белого Волка, но он наложил на руины свою лапу, не побрезговал, выжидая шанс захватить что-нибудь более привлекательное. Он намеревался занять престол в Астрэ, поработить серафимов. Заявления звучали смехотворно при нынешних обстоятельствах, однако Тьяго не следовало недооценивать.
В среде солдат Белый Волк был своим парнем. Его боготворили, шли за него в огонь и воду. Берсеркер думал только о войне, дышал ею, упивался, бивак служил ему домом: палатки, карты местности, совещания командования, сама битва, когда он, оскалив окровавленные клыки, бросался в гущу ангелов.
— Безрассудный, — отчитывал сына Воитель, когда того в очередной раз убили и он вернулся в новом теле. — Генералы не гибнут в сражениях!
Тьяго никогда не прятался от опасности, отправляя на смерть других. Он вел солдат в бой, шел впереди, и бесстрашие лидера разжигало пламя ярости в сердцах воинов. В этом Белому Волку не было равных.
Теперь, когда химеры оказались на грани исчезновения, Тьяго, похоже, вспомнил наставления отца. Отправив отряды в Эрец, генерал неохотно оставался в касбе. Он не находил себе места, метался по крепости, гневно сверкая глазами, исполненный жажды боя, словно стражник, которому по долгу службы выпало пропустить народные гулянья. Волк оживился лишь с возращением своих бойцов.
Генерал прошел вдоль шеренги воинов и остановился рядом с командиром отряда, Балиэросом.
— Надеюсь, противнику нанесен непоправимый урон. — Плотоядная улыбка на губах Волка указывала, что он нисколько в этом не сомневается.
«Непоправимый урон».
Резня оставила свой след на каждом из бойцов: кровь запеклась коричневой коркой и черными сгустками на кожаных латах и сапогах, в засечках наручьев, на оружии и копытах. Зири не терпелось отчистить ножи-полумесяцы от кровавых потеков. Он надругался над мертвыми. Может, в этом и был героизм, вызов ангелам, как в незапамятные времена, когда Воитель начал битву за освобождение с кровавых улыбок. Зири отчаянно мечтал с головой окунуться в реку, смыть кровь и пот сражения, жуткое месиво, покрывавшее рога: он проткнул ими ангела, вмешавшегося в его расправу над другим.
Да, отряд нанес непоправимый урон.
А еще они спасли от зачистки деревню капринов, освободили караван невольников, вооружили их и отправили во все концы с вестью о том, что грядет спасение. Впрочем, об этом Тьяго не спрашивал, словно забыв, что, кроме солдат, существует и мирное население, что можно заниматься не только резней.
— Рассказывайте, во всех подробностях, — жадно потребовал Волк. — С каким выражением лица они подыхали? Что кричали перед смертью?
27
Непокорное сердце
К полудню Раф привел их в ущелье. Он все еще нес Саразал на руках. Густые кроны плотно прикрывали узкую глубокую расщелину. Бледные ветви дамселей, сомкнувшиеся в сплошной покров, казались руками юных дев, кружащих в хороводе. Сквозь листву пробивался солнечный свет, то пронизывая полумрак копьями лучей, то прорезая замысловатые кружева — зелень и золото в непрекращающемся танце. Из глубин оврага вылетали какие-то птахи и уносились прочь; в ветвях звенели их песни. Откуда-то снизу доносилось звонкое журчание ручейка.
«Это все сгорит».
Свева спускалась вслед за Рафом, уклоняясь от нависающего плюща. За ними бушевал пожар, но южный ветер относил дым в сторону, поэтому надвигающаяся беда еще не давала о себе знать. С пригорков было видно, как небо застилают клубы черного дыма.
Как ангелы могли так поступить? Неужели они готовы уничтожить все вокруг ради того, чтобы добить горстку химер? Да и зачем это — разорять, убивать, жечь?
«Оставьте нас в покое!»Свева, конечно, понимала, что это по-детски: в мире всегда были войны, а все ее беды и огорчения значат не больше, чем мельтешение лесной мошкары в лучах солнечного света.
«Нет, я что-то значу», — упрямо твердила Свева. И Саразал тоже, и мотыльки, и гадючьи мухи, и крадущиеся по деревьям сконты, и мелкие звездчатые соцветия тензий, и даже кусачие блошки… Все хотят жить.
И Раф что-то значит, хотя от него пахнет кровью и сырым мясом.
Он помогает им. Конечно, когда Раф схватил Саразал в охапку, Свева ни чуточки не сомневалась, что он не съест сестру, однако продолжала опасливо коситься на него, а ее сердце испуганно трепетало, как на крючке. Дашнаги — хищники, они едят мясо. Такая у них натура, и с этим ничего не поделаешь. А любить его не обязательно, вот как блошек. Не нравятся они Свеве. И он тоже не нравится. И обогнать его легче легкого — он с ношей.