Дни нашей жизни
Шрифт:
Все трое живо представили себе незнакомых, но очень понятных людей — тех, кто с уважением и доверием примет в свои заботливые руки новые турбины с отлитой на крышке заводской маркой — три буквы в середине миниатюрного рабочего колеса — «ЛКТ» — Ленинградский «Красный турбостроитель».
Должно быть, и Коршунов представил себе то же самое. Не оборачиваясь, он внятно сказал:
— Как ни трудно, а позорить завод еще хуже.
Через несколько минут Григорий Петрович взбегал по лестнице тихого домика, окруженного молодыми деревцами, на которых уже наметились бугорки почек.
— Добрый день, товарищи!
Конструкторы и чертежницы
Ну, герой, объясняй еще раз все сначала. И с терминологией не стесняйся: образованный!
Было приятно и даже изумительно — глаза как бы прозрели, они свободно выхватывали из затейливых линий чертежа самое главное, мозг как бы прояснился, на лету понимая каждую мысль конструктора. Схема ожила, и ее красивая простота стала наглядной. Ни слова не говоря, он схватил телефонную трубку:
— Дмитрий Иванович, срочно приходите к Котельникову!
Взял Котельникова за плечи и крепко сжал их:
— Эх ты, голова-головушка! Если бы к твоему таланту да еще смелости побольше!
Отпустив удивленного конструктора, он уже звонил своей секретарше:
— Немедленно ко мне, в конструкторское главного технолога, начальника производства, начальника фасоннолитейного и турбинного цехов!.. Да, из турбинного еще Полозова!
Он, смеясь, посмотрел на Котельникова:
— Чего глаза таращишь? Не понимаешь, из-за чего шум? Будем менять регулятор и на первой. На первой, Котельников, на пер-вой! Не выпущу я с завода такую турбину без достойного ее регулятора! А ты, молодец, почему не требовал? Раз понимал, что хорошо придумали, должен был до хрипоты спорить, а на своем настоять!
Котельников смотрел на директора с такой нескрываемой восторженной любовью, что Григорий Петрович вдруг смутился:
— Ну-ну, настраивайтесь-ка на деловой лад, сейчас будем кумекать, как с этим делом поспеть. Новый регулятор потребую к началу монтажа, а первую сдадим без задержки. Не воображайте, резать себя из-за ваших идей я не собираюсь.
15
И вот он настал, долгожданный час!
После многодневных усилий, волнений и споров, после многих удач и побед, которых долго добивались, чтобы мимолетно порадоваться, сказать: «Ну, наконец-то!» и, облегченно вздохнув, тут же отдаться другим заботам, — настал в суете и тревогах долгожданный час, когда мощная и прекрасная машина оказалась законченной до последнего болтика, до последнего витка последней гайки.
До того как она воплотилась в металле, десятки конструкторов переработали весь опыт турбостроения, чтобы использовать его в новом образце более остроумно, экономично и хитро, повышая КПД — коэффициент полезного действия, — заключающий в себе целые поэмы человеческого творчества, дерзаний, неудач и открытий.
Язык техники — сухой язык расчетов и формул, но творчество всегда поэтично, и в каждой добытой творчеством формуле заключена взволнованная и упорная душа человека-творца. Ночи раздумий и долгие часы неутомимо повторяемых и видоизменяемых опытов, когда исследователь беспощадно откидывает взлелеянные им предположения, ищет новых решений, проверяет, опять откидывает; опять ищет и наконец находит счастливое решение, — вот что таит в себе маленькая формула, сухой технический расчет, на основе которых
Чтобы создать вот эту турбину, более совершенную и экономичную, чем все существовавшие до сих пор, и повысить на один процент — только на один процент! — коэффициент полезного действия, сотни людей отдали напряжение своей мысли, таланта и воли. Находки ученых и конструкторов соединялись с кропотливым трудом сотен их самоотверженных и старательных помощников — лаборантов и чертежников. Тысячи чертежей распластались у ее колыбели — на столах технологов, в конторках мастеров, на станках рабочих.
Прежде чем новая машина стала такою, как она есть, тысячи людей и сотни механизмов работали на нее: добывали руду и уголь, плавили металл в доменных печах и мартенах, создавая для нее жароустойчивую сталь, прокатывали огненные слитки между валками прокатных станов, вытягивали, обминали, отливали в формы, закаляли для нее отливки, которым предстояло превратиться в тысячи ее деталей.
Сотни станков обдирали, обтачивали, резали, сверлили, шлифовали грубые куски металла, превращая их в сверкающие части точнейшего механизма. Громоздкая, тупорылая отливка становилась гладким, блестящим валом, готовым безотказно вращаться со скоростью трех тысяч оборотов в минуту. Другая, странно причудливая многотонная отливка, лежавшая в груде земли как окаменевшее доисторическое чудовище, преображалась в надежный и емкий корпус, призванный держать в своем наглухо закрытом чреве страшную силу рвущегося вперед пара. Маленькие, затейливой формы кусочки нержавеющей стали превращались в лопатки турбинных колес, и тысячи этих неутомимых работяг готовились принимать на себя, направлять и использовать неуемную силу пара для создания того, ради чего и существовала эта огромная машина, — энергии.
Турбина, покоившаяся на цеховом стенде, была новейшей машиной, сочетавшей сравнительно небольшой вес с максимальной мощностью при непревзойденном коэффициенте полезного действия. Долгожданный час был часом ее заводского испытания, призванного выявить и оценить результаты многообразных усилий, затраченных на нее, и после длительной, придирчивой проверки сказать новой машине: «Живи!»
Этот долгожданный час был часом торжественным. Но подошел он буднично, в тревогах и суете, в азартной ругани и лихорадке последних приготовлений.
Был уже вечер, когда старик Перфильев, испытавший на своем веку много десятков турбин, выпрямился возле очередного детища, вытирая лицо перемазанной ладонью, а рядом с ним раздался истошный голос Гаршина, кричавшего в телефонную трубку:
— Пар давайте,......!
И кто-то негромко сказал:
— Костя, масленку убери! Чего стоишь?
А затем наступила тишина, и в этой тишине раздался внятный шепот стремящегося по трубам пара.
Аня Карцева составляла текст объявления о технической конференции скоростников, когда до нее долетела весть:
— Прогревают!..
Она хотела докончить начатое дело, но не только мысли разом исчезли из головы — даже слова, обычные слова, куда-то провалились. Она вскочила и побежала в цех.
Цех жил как будто своей нормальной жизнью: вечерняя смена приступала к работе, утренняя смена расходилась по душевым, по комнатам общественных организаций и в выходную калитку. Но у выхода не было обычного оживления — рабочие под разными предлогами задерживались в цехе на первый, решающий час испытания.