Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

— Нет, я серьезно спрашиваю. Может это заполнить жизнь?

Она, видимо, решала для себя что-то важное. Поло­зов не понял этого и так же шутливо ответил:

— В учителя жизни я не гожусь, Валя. А что девуш­кам нужно, не изучал.

Увидав нахмуренное лицо Вали, он добавил:

— Заполнить жизнь можно, если очень любить свое дело и очень много вложить в него. Так мне кажется.

— Не верьте им, Валечка, — сказал Гаршин, дотра­гиваясь до ее пальцев, теребящих тесемки. — Пойдемте, провожу до автобуса, а то и вас оставят здесь до утра.

Валя вскочила,

оглянулась на Аню и решительно сказала:

— Я пошла, Анна Михайловна. Завтра я все-все сде­лаю!

Если бы рядом с нею был не Гаршин, а кто-либо другой, Аня удержала бы Валю под любым предлогом. Но Гаршин вызывающе улыбался. Да и какое право она имеет мешать счастью Вали, если это счастье — Гаршин?

— Конечно, иди, — сказала она и на прощанье, по­жимая руку Гаршину, пристально посмотрела ему в глаза, как бы предупреждая: я все знаю, не обижай ее.

— Порядок! — весело сказал Гаршин и распахнул дверь, пропуская Валю.

Выйдя в цех, Валя оглянулась, не видно ли Аркадия Ступина, — было бы ужасно натолкнуться на него сей­час! Но Аркадия не было.

Гаршин шагал рядом с Валей, как будто ее тут и нет, и она старалась идти так же независимо. На ходу их руки иногда будто случайно сталкивались, и от этого беглого прикосновения Вале становилось радостно и жутко. В его «рацпредложении» не было ничего, кроме слов: «Давайте удерем отсюда вместе». Она не знала, что будет, когда они останутся одни, что он скажет и что она ответит, она знала только, что рядом с нею Гаршин, что он заметил ее и позвал с собой. И вот они оказались за пределами завода.

— Наконец-то я вижу вас не в небесах, а на зем­ле, — сказал он, подхватывая ее под руку. — Это все-та­ки черт знает что — парит себе над цехом, как птица, не дотянешься и не докличешься! Подплывет, подразнит и опять уплывет!.. А теперь я вас увел, и сейчас мы поедем кутить на «крышу». Вашу руку, Валечка!

Валя растерялась. Она боялась идти в такой ресто­ран, она вообще никогда не была в ресторане. Нарядное платье сразу показалось ей слишком скромным, закру­ченные дома локоны — неумело сделанными. Он понял ее страх, оглядел ее с головы до ног:

— Полный порядок, Валечка! Мы с вами будем пить шампанское и танцевать до утра.

— Пить я не буду, — твердо сказала Валя и с моль­бой взглянула на него, боясь, что он раздумает ехать.

— Ладно, — согласился он. — Лимонад вас не пугает? А мне одну стопку для храбрости. Поехали!

Валя устремилась к трамвайной остановке, но Гар­шин встал посреди мостовой и поднял обе руки перед легковой машиной, приближавшейся к ним. Шофер за­тормозил, чуть не наехав на Гаршина.

— Умоляю: быстро в центр, дело идет о жизни! — крикнул Гаршин, дернул дверцу, втолкнул Валю в ма­шину, вскочил сам и другим, озорным голосом бросил шоферу: — В «Европейскую» полным ходом! В обиде не будете!

И, заключив маленькую руку Вали в свои огромные ладони, шепнул ей:

— Кутить так кутить!

А в опустевшем техническом кабинете Аня прислу­шивалась к смутно доносившимся шумам цеха и, скло­нив голову на руки, смотрела на уснувшего Алексея

Полозова. Почти лежа в кресле и вытянув на середину комнаты длинные ноги в синих рабочих брюках, Алек­сей спал тем мгновенно наступающим сном, каким засы­пают в молодости после большого переутомления.

Аня смотрела на него и думала о том, что Гаршин быстро утешился и что ей это почти безразлично, — зна­чит, ничего и не было, а Валя очень влюблена в Гаршина, и надо бы удержать ее, но как тут удер­жишь? Не полюбит ее Гаршин. Да и разве он способен полюбить кого-нибудь, кроме самого себя? «Что было, то прошло», — сказал он тогда. Значит, все-таки было? А, да не все ли мне равно!

Отмахнувшись от ненужных мыслей, она вернулась к событиям этого вечера, припомнила тревожную мину­ту, когда пар начал поступать в турбину, и митинг, где ее приветствовали среди других, щедро отблагодарив за старание. Как это было неожиданно и хорошо!.. А люди выглядели сегодня совсем иными... или тут и раскрывались? Директор, — он же еще молодой и совсем не такой сухарь, каким казался. И с Любимова слетело все чиновничье. А Полозов — какой он был славный! Сказал: «Вспомнили-таки, черти!» — и пошел в толпу, как в родной дом, где ни притворяться, ни таиться нет нужды...

— Долго я спал? — встрепенувшись, спросил Алек­сей и протер рукою глаза. Глаза смотрели еще сонно, веки не хотели раскрываться. — Никто не приходил? — снова спросил он, кивая а сторону цеха. Сонное выра­жение постепенно сменялось выражением озабоченно­сти.

— Спите, все хорошо, — сказала она, удивляясь то­му, что чувствует к нему такую нежность.

— Схожу погляжу.

Он провел ладонями по лицу, по волосам, улыбнул­ся Ане и торопливо вышел. Аня понимала, что его улыбка ничего не значит сейчас и в его мыслях для нее нет места.

Часть третья

1

Начиналось чудесное утро, какие так часто бывают в Ленинграде весной, — над городом висит туман, и солнце, пробиваясь сквозь него, освещает город неярким светом; под ногами похрустывают ледяные пленки, но день обещает быть погожим; воздух недвижен и чист, лишь изредка от проезжающей крытой машины пахнёт острым запахом теплого хлеба.

Яков Воробьев торопливо шагал по улицам, расцве­ченным праздничным убранством, обгоняя принаряжен­ных, по-праздничному медлительных пешеходов. Его озабоченный вид не вязался с общим настроением, и на него оглядывались: что это с тобой, товарищ, или беда какая приключилась?

Таких одиночных пешеходов, как он, сегодня почти и не было; люди шли группами, семьями, возле взрослых скакало вприпрыжку множество ребятишек, и почти у каждого в руке красный флажок. На перекрестках по­явились продавцы со связками воздушных шаров. Шары бойко раскупали, — привязанные к пуговицам пальто, они колыхались над головами и детей и взрослых.