Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

— В субботу, — вслух сказала Аня и на минуту при­крыла глаза, таким ярким, жданным и все же неожи­данным представилось ей ее счастье. Открыв глаза, она сразу нашла белый кораблик — он победно плыл, пока­чиваясь на уносившей его струе. А те двое, плечо к пле­чу, следили за ним, перегибаясь через решетку. «В суб­боту...»

8

— На большом посту и маленькая ошибка становит­ся крупной.

Это сказал Немиров. Сказал, отхлебнул кофе и по­глядел на Диденко:

—

А Любимов совершил к тому же не маленькую ошибку. И даже не одну, а две.

Диденко вопросительно вскинул глаза — две?

— Да, две. Когда руководитель, совершив ошибку, «заболевает», чтобы не расплачиваться за нее, он сам себе отрезает путь к ее исправлению.

В директорской столовой было пусто. Только из-за стен доносился далекий, никогда не затихающий рокот большого завода да из соседней комнаты чуть просачи­валась музыка, передаваемая по радио, — буфетчица приглушила ее, чтобы не мешать важному разговору. А что разговор важный, она поняла с первой минуты, ко­гда Диденко, поздоровавшись с директором, что-то спро­сил, а Григорий Петрович вдруг с яростью закричал: «Сниму, и пусть проваливает!»

Потом голоса стали мирными и задумчивыми. Буфет­чица подала две яичницы и два кофе, ушла в буфетную и прикрыла дверь.

Диденко допил кофе и закурил.

— Что ж, в период освоения Любимов был неплох, — сказал он. — Даже хорош. Качество, технологическую дисциплину, отработку процесса — это он вытянул. Зна­ний и опыта у него не отнимешь. Но как только пере­шли к новому этапу — к развороту производства, к пер­спективе большого увеличения программы... Кто тут нужен? Человек прогрессивный, не закоснелый в старых традициях... Человек, я бы сказал, с новой точкой зре­ния.

Он внимательно посмотрел на директора и подска­зал:

— Пожалуй, лучше Полозова не найдешь?

Григорий Петрович промолчал, только чуть дрогнули и сжались губы. Встал, прошелся по комнате и делови­то заговорил о том, что надо хорошо обдумать, чтобы не сделать новой ошибки, пусть пока Полозов заканчивает вторую турбину, присмотримся к нему... кандидатуры могут найтись и посильнее... для турбинного не жаль снять лучшего начальника из другого цеха — например, из инструментального...

— Да! — горячо воскликнул он. — Из любого цеха перекину в турбинный! Надо только взвесить, кто луч­ше всех!

За его горячностью скрывалось желание уйти от об­суждения кандидатуры Полозова, и Диденко уловил это.

— В цехе доверяют Полозову, — осторожно дока­зывал он. — История с ротором очень повысила его ав­торитет. Знаешь, такие вещи рождают настоящее уваже­ние — не служебное, не формальное, а вот такое… че­ловеческое, что ли.

Да, — коротко согласился Немиров. И заговорил о другом.

Они вместе вышли из столовой, на лестнице расста­лись. Уже отойдя, Диденко быстро повернулся к дирек­тору:

— А Любимова куда?

Немиров сделал презрительный и гневный жест:

— На все четыре стороны!

Этот человек, которого он так долго защищал и от­стаивал, вызывал у него теперь приступы ярости. Он как бы воплощал в себе все то, от чего Немиров старал­ся освободиться. А когда Любимов, наделав глупостей с этим ротором, к тому же еще спрятался от ответствен­ности, — Григорий Петрович как бы перечеркнул его и потерял к нему

всякий интерес.

— Смотри сам, — пожевав губами, сказал Диден­ко. — Как бы не повторить истории с Гореловым.

И пошел вниз, не ожидая ответа.

Григорий Петрович вошел в свой кабинет — и тут почувствовал, что не знает, как поступить, а повседнев­ная жизнь будет требовать от него определенности. Он сказал секретарше, что вернется через три часа, и велел Косте ехать куда глаза глядят.

Костя понятливо кивнул и на предельной скорости погнал машину за город.

Опустив до отказа стекло, Григорий Петрович вды­хал теплый ветер, бивший в лицо, и старался начисто отсечь все деловые мысли. Это придет позднее. Надо проветриться. Так когда-то советовал его первый учи­тель на директорском пути, умный и по-хорошему иро­нический человек, знавший многое такое, что только еще открывается Немирову теперь и сколько лет будет от­крываться еще?

«Чем острее момент, тем меньше надо торопиться, — говорил он, — наше дело такое: решил — и тысячи лю­дей почувствовали на себе, хорошо ли, плохо ли. Если возникли перед тобой всякие закавыки, одна важнее и неотложнее другой, — уезжай. Уезжай куда глаза гля­дят — в лес, в поле, домой, смотря по сезону. Провет­рись, подумай на свободе и со стороны погляди, так ли все, как оно тебе представляется. С совестью своей по­говори — без скидок, один на один! Удивительное дело, до чего иногда все при этом меняется! Казалось хорошо, а тут даже пот прошибет — ох, нехорошо, ох, не­верно!»

Промелькнули последние каменные дома и домишки предместий, машина вышла на просторы болотистой равнины, прорезанной белой полосой шоссе. Сбоку блес­нула вода — голубая, недвижная, спокойно подступив­шая к низкому берегу с перевернутыми на песке лодка­ми и развешанными для просушки рыбачьими сетями. В машину ворвался запах рыбы и морской травы.

— В воскресенье с Татьяной на рыбалку поедем, — сказал Костя и покосился на директора — размышляет он или просто отдыхает?

Григорий Петрович охотно поддержал разговор. Ему самому захотелось на рыбалку — короткий сон у костра, возня с наживкой, с удочками, неподвижное ожидание клева на пустынном берегу или, еще лучше, на заливе в лодке... утренний, пробирающий до костей холодок... восхитительный запах сваренной на костре ухи... Так представлялась ему рыбалка, на которой он никогда не был.

Они мчались через дачные поселки, и Григорию Пет­ровичу стало жалко, что он не живет на даче, и он стал представлять себе, как он спешит на дачу и у калитки его встречает Клава в ярком летнем платье, а на зеле­ной лужайке стоит коляска, прикрытая марлей, а под марлей спит очень маленький человечек... Сердце заще­мило, но он тут же с надеждой подумал: будет! будет и это...

Они спустились к Сестрорецкому парку, останови­лись. Григорий Петрович предоставил Косте отдыхать и быстрой походкой куда-то спешащего человека напра­вился в глубь парка. Огромные дубы, посаженные еще в петровские времена, раскидывали над ним свои разла­пистые ветви. Под ногами шуршали потемневшие про­шлогодние листья, клонилась сочная новая травка. Там, где сквозь листву пробивалось солнце, травка была так трогательно-нежно зелена, что Немиров обходил солнеч­ные пятна, чтобы не наступить на нее.