Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

На какую из двух он вернется?

Ане казалось, что именно от нее это зависит.

Кран подошел к ерохинской карусели и приспустил тяжелый крюк, похожий на якорь. Рабочие охватывали цилиндр стальными тросами. Аня стояла сбоку, еще и еще раз вглядываясь в его очертания.

За что уцепиться дополнительному креплению?

Великанский горшок сопротивлялся любому ее за­мыслу — замыслы будто скатывались по его округлым бокам. Только на одном боку находилось большое фи­гурное отверстие, к которому Аня снова и снова

пригля­дывалась.

Фланец? ..

Вот рабочие пропустили трос в фигурное отверстие. Но на вращающейся планшайбе это отверстие ни с чем не сцепишь. Разве что с самой планшайбой... но как?

И вдруг она ясно представила себе как. Большой, тяжелый угольник, такой большой, чтобы один его ко­нец прижать к отверстию и намертво скрепить с ним болтами, а другой положить на планшайбу вплоть до ее края и тоже закрепить намертво... Какую новую жесткость это придаст громоздкой отливке!

Она, как девчонка, во весь дух побежала к Полозову:

— Алеша!.. Алексей Алексеич!.. Она рассказывала захлебываясь:

— Если найдем угольник таких размеров, я руча­юсь...

Полозов взял телефонную трубку, назвал номер, с шутливой серьезностью сказал Ане:

— Как можно доверять ручательству инженера, у которого так мало солидности? Небось через три сту­пеньки бежали?

И в трубку телефона:

— Выручай, дружище. Нам срочно нужен большой угольник, примерно два метра на два. К вам зайдет инженер Карцева. Пошуруй там у себя, ладно?

Опустив трубку на рычаг, он буднично сказал Ане:

— Цех металлоконструкций знаете? Идите к на­чальнику, поищите у них, в крайнем случае — закажем.

И на прощанье, взяв Аню за руку:

— Только отдышитесь сперва. Как-никак, идете представителем ведущего цеха!

10

Когда Николая позвали к телефону в конторку ма­стера, он помчался бегом, втайне надеясь, что звонит Ксана, но услыхал приглушенный мужской голос:

— Поздравляю тебя, Николенька. Очень за тебя рад.

Еще разгоряченный этим бегом и только что закон­чившимся митингом, где он принимал переходящее Красное знамя, Николай присел на табурет, растерянно косясь на зажатую в руке трубку. Он не узнал голоса, но понял, кому он принадлежит.

— Что ж, сынок, вот ты и стал настоящим челове­ком.

— Стараюсь быть, — сказал Николай тем суше, чем отчаяннее сжималось у него сердце от любви и горечи.

— Ну, желаю тебе успехов.

Чувствовалось, что отец хочет сказать еще что-то и не решается.

— Как учишься, Коля? — наконец с усилием спро­сил он.

— Хорошо, — чужим голосом ответил Николай, от волнения ничем не помогая отцу.

Еще несколько минут длилось выжидательное мол­чание, потом в трубке прозвучал щелчок разъединения.

«Что он хотел еще сказать? — думал Николай,

в группе товарищей по бригаде выходя из цеха. — Сколько времени не встречались, а тут сразу: «Сынок!» А все эти годы что же?.. Ни разу ведь не вспомнил, что у него сыновья...»

Обгоняя дружную группу пакулинцев, пронеслась мимо ватага подростков. Они паясничали, свистели и срывали друг у друга кепки. Кешка Степанов забежал вперед — одна кепка, козырьком назад, на голове, и еще по кепке в каждой руке, — низко поклонился, размахи­вая ими наподобие того, как рыцари размахивали шляпа­ми и громко выкрикнул:

— Аристократам нижайшее почтенье!

— Дурень, — беззлобно сказал Николай. — Работай хорошенько, таким же будешь.

— Где уж нам уж, со свиным рылом да в калашный ряд! — паясничая, ответил Кешка, шлепнул ногой по луже, норовя обрызгать грязью «аристократов», и со всех ног понесся прочь, чтобы избежать подзатыль­ника.

— Вот ведь дурень, — повторил Николай, морщась.

Разговор с отцом и глупая выходка Кешки омрачи­ли его настроение. А может быть, всему виной было то, что Ксана не пришла на митинг и даже не позвонила. Что ей стоило протянуть руку к телефону и произнести несколько дружеских слов?

— Вы идите, ребята, мне в комитет нужно, — сказал он, надеясь, что Ксана зайдет в комсомольский комитет. Но и в комитете ее не было. Поболтавшись там с пол­часа, Николай решился уйти с завода, да так и замер на пороге проходной.

Напротив ворот, на скамейке, утонувшей ножками в большой луже, сидела Ксана и читала книгу, нисколько не смущаясь тем, что ее ботики в воде. На ней была маленькая шляпа, удивительно красившая ее, и широ­кое, с большими карманами пальто, которое очень нра­вилось Николаю, — Ксана носила его с таким свобод­ным изяществом, как ни одна девушка. Но что она здесь делает и кого ждет?

— Ты утонешь, Ксана, — сказал Николай, смело шагнув в лужу.

Ждала ли она кого-нибудь или нет, но Николаю она обрадовалась и охотно согласилась немного пройтись.

Николай взял Ксану под руку, чтоб удобнее было оберегать ее от луж и от ручейков талого снега, пре­граждавших путь то тут, то там. Ксана не любила смо­треть под ноги и шагала беспечно, улыбаясь солнышку, которое то пряталось, то выглядывало на нее из-за об­лаков. Ей очень шло, когда она жмурилась от солнца, — она становилась проще.

Николай рассказывал ей о митинге и о том, как он принял знамя и пронес его по цеху к участку своей бригады, и, рассказывая, пережил заново все торжество, но теперь гораздо ярче, потому что рядом была Ксана. Она припомнила, как сама радовалась знамени и как ей было обидно, когда знамя отвоевала у нее другая бригада.

— А я его не выпущу, — сказал Николай.

— Ну, ну! Так всегда думают!

Она покосилась на него и заметила:

— А ты какой-то новый стал.

— Какой же?