Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

— Хотелось бы, Михаил Петрович. Поскольку вы этот план в общих чертах одобрили...

— Я же не технолог! — воскликнул профессор. — Эти проблемы не в моей компетенции. Да и вообще тут специалисты по проектированию заводов помогут вер­нее, чем профессор Савин, а уж тем более я! Но, по­скольку я могу судить, в вашем плане есть размах и смелость... вернее, смелая попытка на ходу кардиналь­но перестроить турбинное производство с индивидуаль­ного на серийное. По идее не ново, но правильно и, как мне кажется, интересно.

Гаршин приосанился и метнул на Аню торжествую­щий

взгляд. Он снова стал похож на себя, робости как не бывало.

— Признаюсь, Михаил. Петрович, я подумывал об этой работе как о диссертации!

— Диссертации?..

Гаршина не смутило явное удивление профессора.

— А почему бы нет? — свободно, даже с некоторой развязностью сказал он — Я не поклонник отвлеченных тем, Михаил Петрович. Я за жизненность и актуаль­ность научной темы, за ее непосредственную полезность производству. Разве не к этому нас призывают повсе­дневно? Надо же делать практические выводы!

— Так, так! — проговорил профессор и вдруг засме­ялся: —Так, так, Витенька, вы, во всяком случае, прак­тические выводы сделали!

Теперь и профессор покосился на Аню, видимо сте­сняясь при ней высказать то, что ему хотелось.

— Что ж, побеседуйте с Савиным, — сдержанно ска­зал он. — Может, он вам подскажет научную тему в этой области, нуждающуюся в разработке. А тогда по­чему бы нет, почему бы нет... — скороговоркой закон­чил он и пересел на диван, поближе к Ане: — Ну, рас­сказывайте, зачем я вам понадобился!

Она начала объяснять, но профессор перебил ее:

— А что же Котельников?

— Ох, на него смотреть страшно!

— Он знает, что вы ко мне поехали? Нет? Нехоро­шо!.. Обижать Котельникова мне не хотелось бы. Уве­рен, что он и сам разберется, если дать время. Или уж очень спешно?

Ане пришлось объяснить, почему дело так спешно, а значит, рассказать о вызове краснознаменцев и о дви­жении, возникшем в цехе. Когда она заметила укориз­ненный жест Гаршина, стучавшего пальцем по часам, она спохватилась и поняла, что вот уже почти час увле­ченно, с массой лишних подробностей, рассказывает профессору все, чем живет цех.

— Ох, я вас задержала! — виновато пробормотала она, поглаживая ручные часы с таким видом, будто хо­тела отодвинуть назад предательские стрелки.

— Раз нужно, так нужно, Анна Михайловна! По­пробую разобраться. Только Котельникова предупреди­те. Что же там все-таки произошло? На испытании что получилось?

В середине ее нового сбивчивого рассказа он пока­чал головой:

— А в этих проблемах вы плаваете, инженеры!

И спросил, читали ли они его последнюю статью.

— Нет! — краснея, призналась Аня.

Гаршин промолчал.

— А журнал просматриваете? Следите? Статью Во­ронова читали?

Получив отрицательный ответ, он огорчился:

— Не ждал, не ждал! Для кого же мы пишем? Он прошелся по кабинету и вдруг попросил:

— Вы меня познакомьте с этим слесарем, что станок придумал. Сколько ему лет, вы сказали? Лет двадцать восемь? Странно, что такой человек не добился настоя­щего образования.

На прощание он повторил:

— Очень,

очень рад, что вы пришли! Аня не удержалась, рассказала:

— А Гаршин уверял, что вы будете ругаться, зачем ночью нагрянули.

— Э-э, что он понимает, Гаршин! Это он ругался бы, если бы к нему ночью с делами пришли, ветрогон! И знаете что, Анна Михайловна? В литературе выдума­ли этакую традиционную фигуру старого, ворчливого профессора. Чем крупнее ученый, тем больше чудачит и кричит.

Он подмигнул Ане:

— Верно? И самое забавное, что образ имеет обрат­ную силу. До того примелькался этот ученый-крикун, что если ты чувствуешь себя ученым, да еще, боже упа­си, известным, — ну так и тянет покричать и поворчать. Вроде и неудобно не соответствовать типу! Если бы я был писателем, я бы создал тип ученого — спортсмена, жизнелюба, с прекрасной памятью и веселым характе­ром...

— Вроде меня, — вставил Гаршин.

Профессор воззрился на него, пораженный этим со­поставлением.

— Черт возьми! — пробормотал он. — Черт возьми!.. В самом деле!.. Видимо, работа все-таки накладывает отпечаток и на характер. Гм, занятно! Вы не обижай­тесь, Витенька, вы чудесный парень, но...

И он подтолкнул Гаршина к двери, еще раз повто­рив:

— Приеду завтра же. В половине четвертого.

На Неве было холодно. Северный ветер загонял в реку набухший и подтаявший сверху озерный лед. Боль­шие серые льдины, сопровождаемые маленькими, верт­кими, медленно плыли по черной воде, как линкоры, окруженные катерами охранения. Натыкаясь на волно­резы, они пытались взгромоздиться на них, сползали и раскалывались надвое, и две меньшие льдины, неохотно отделяясь одна от другой, разворачивались на волне и вдруг, подхваченные течением, уносились под мост. А маленькие вертелись вокруг них, зарывались в водо­вороты, выскакивали снова на черную поверхность реки и стремглав неслись вперед. К посвистыванию ветра присоединился тупой звук ударов о волнорез и скрежет сталкивающихся льдин.

Это сумрачное движение было однотонно и неотвра­тимо. Если смотреть на него не отрывая глаз, начинала кружиться голова и казалось, что волнорезы плывут против течения, тараня льды, а черные струи затягивают тебя под мост.

— Тянет, тянет — не оторваться, — сказала Аня, держась за холодные перила и сопротивляясь порывам ветра.

Гаршин наклонился к ней и крепко сжал ее локоть:

— Как меня к вам, Аня! Разве вы этого не чув­ствуете?

Она улыбнулась и не ответила.

— Аня... может быть, есть кто-то другой?

Она мотнула головой.

— А там, на Дальнем Востоке... был?..

Помолчав, она тихо сказала:

— Да.

— И вы... Почему вы разошлись, Аня?

— А что?

— Вы же сами знаете — что! — вскричал Гаршин, пригнулся к самому ее уху и начал быстро говорить, что любит ее и больше так не может, она его изму­чила...

Любит?

Она повернула к нему похолодевшее от ветра лицо:

— Витя, теперь я спрошу вас! Только отвечайте со­всем честно, хорошо? Или не отвечайте совсем! Вы хоть раз любили по-настоящему?