До конечной

Николаева Елена

— У тебя нет повода мне не доверять, — шепчу зажатым горлом. Так тяжко в груди становится, такое мучительное томление растекается…

— Серьёзно? — звучит с насмешкой.

— Женя, мы не переходили черту. Я бы её никогда не перешла. Ты единственный любимый мужчина в моей жизни. Рус не сдержался. Мне больше нечего сказать.

Говорю правду, но Захаров решает иначе:

— Тима оставь и уезжай. Прощай, Яна.

— Ты не можешь мне запретить забрать его, прижимаю крепче к груди спящего ребёнка, как тогда, в день покушения.

Когда босиком по снегу убегала с ним от смерти. — Я его тётя!

— Он мой сын. И будет жить со мной. В этом доме, — непоколебимость голоса Евгения шокирует.

— Женя, ему нужна мать, — пытаюсь достучаться до его сердца.

— Такая как ты?

— А чем я плохая мать?

— Ты хорошая мать, Яна. Но ты всего лишь тётка. Сын останется со мной.

— Евгений Дмитриевич, дайте ей неделю, — вмешивается Герман, почуяв неладное. Когда я спускалась с Тимом по лестнице, он окинул меня сожалеющим взглядом и даже не попытался отобрать племянника. — Для ребёнка так будет лучше. Поверьте моим словам.

— Женя, сынок, что же ты творишь? — присоединяется ко всему этому несчастью и плачущая Анна Николаевна, а мне отчего-то становится так стыдно и горько, что места себе не нахожу.

— Не лезь, мама! — рявкает он. — Не вмешивайся, пожалуйста. Это наши с Яной разборки.

— Женечка, я без Тима умру. Не отнимай его у меня. Не отнимай! — вскрикиваю и словно выныриваю из сна. Дышу часто, рассматривая белый потолок. Вокруг меня витает запах лекарств и сладкий аромат макушки Тима.

— Ян, ты циво? — доносится детский голосок.

Мои губы тут же трогает улыбка. Не сразу осознаю, что он приник к моей груди. После завтрака мы вместе уснули.

— Ты вся моклая.

— Тим? — смыкаю на нём объятия. Всё ещё не верю, что он со мной. — Тимочка. Родной мой. Тимошечка. Солнышко моё. Радость моя. Ты здесь. Со мной, — разрыдавшись, покрываю поцелуями шелковистые волосы на макушке.

Эти сонные кошмары продолжаются вот уже целую неделю. После отъезда из дома Евгения в ту же ночь загремела на сохранение с тянущими болями внизу живота. Руслан подсуетился, сразу же договорился с нужными людьми, и меня определили в самую лучшую комнату в том же санатории, где проходит реабилитацию мама.

— Ян, а де папа госик? Пациму он к нам не плиходит? Ты есё долго будис болеть? Када нас отпустят дамой?

— А бабушка где? — отрываю голову от подушки, замечая пустой диван.

— Навелное к дяде доктолу посла.

Обессилено падаю на постель. У Тима снова много вопросов, на которые мне сложно находить ответы. Всё, что касается его отца — для меня слишком болезненная тема.

Всё как в тумане. Ни о чём не хочу думать. Ничего не хочу объяснять. Не хочу вспоминать о причине моих бед. Сейчас я должна заботиться о своём малыше, которого ношу под сердцем. Раз уж от него отказался родной отец, не выслушав меня, значит он будет только моим и больше ни чьим.

Хочу

ли я, чтобы он пришёл навестить меня здесь?

Господи, конечно хочу. Настолько сильно, что не могу сдержать слёз. Потому что не способна его забыть, не могу перестать думать о нём ни единой секунды. Ненавидеть тоже не могу…

Все мои мысли заняты им.

Это какая-то нездоровая болезнь. Отрава, которая не выводится из моей крови. Наваждение. Проклятие. Настолько сильные чувства к нему, что пугают меня до чертиков. Он — моё дыхание. Моя жизнь. Он всё для меня. Весь мир и вся моя боль…

— Ян, пациму ты плацис? Тебе бойно? Де боит? Паказись? — Тим встаёт на коленки рядом со мной и волнительно рассматривает меня, особенно мой живот. Он знает, что там растёт малыш. Уже знает…

— Вот здесь, родной, — беру его ручонку и прикладываю ладошкой к солнечному сплетению. — Здесь находится наша душа. Она болит.

— Пациму? Скуцяись по папе?

— Скучаю, милый. Очень сильно скучаю, — начинаю рыдать, закусывая зубами скомканный верх от пижамы.

— Када он плиедет, Ян? Я този скуцяю. У меня този здесь боит, — касается пальчиком того же места, где у меня находится его ладонь. Мой маленький повторюха.

— Как только дядя доктор вылечит его голову, — ляпнув первую пришедшую мысль, обнимаю Тима и крепко прижимаю к себе. — Только ты не переживай. Он всё равно нас очень любит.

— Осень-плиосень?

— Очень-приочень. Справится со своими проблемами и скоро вернётся.

Говорят, если во что-то сильно верить, оно обязательно сбудется. Беременным Бог не отказывает. Я верю, что он соскучиться по нам и вспомнит, как сильно нас любил…

Евгений

В спальне неделю как пусто.

Сегодня впервые смог подняться на второй этаж после аварии. Нога всё ещё болит, но я отчаянно пытаюсь вспомнить хоть что-то ещё. Ищу любые зацепки, детали, которые смогут спровоцировать хоть какой-то очередной проблеск в памяти. Чувствую себя полуинвалидом. С этим, конечно, можно жить, но как смириться с тем, что ты потерял какую-то часть себя? Важную часть. Всё остальное, что помню, не приносит облегчения. Я опустел. Настолько морально опустел, что у меня уже закончились нервы, эмоции, слова. Мне просто стало плевать. На всё и на всех, кроме сына, родных и этой маленькой дряни, которую не могу вырвать из головы.

Блять! Как же мне её не хватает...

Она просто взяла и ушла. Унесла с собой сына. А я не смог ей противиться. Не смог. Потому что с родной тёткой ему будет лучше, чем с гувернанткой. А у меня на носу несколько командировок в Европу. Снова.

Устал…

Подхожу к кровати, притягиваю подушку к лицу. Насквозь пропитана её запахом.

Я скоро начну ненавидеть персики. Вдыхаю этот сладкий дурман и схожу с ума. С глухим рычанием швыряю подушку подальше от себя. Следом срываю с матраса постельное бельё.