До мурашек
Шрифт:
Да и мама уже смотрела на Лёву иначе. Если не с теплом, то точно без той высокомерной стужи в глазах, которой раньше одаривала его по полной. Пару раз я даже видела, как она ему улыбалась...
А мне вот он со вчера совсем не улыбается...
Даже ночью у нас в первый раз за всё это время не было секса. Когда я вышла из душа, Лёвка уже спал. Или делал вид...Я точно не знаю.
– Лёв, всё хорошо?
– интересуюсь нарочито беспечным голосом, пока ставлю перед ним чашку с свежезаваренным кофе и усаживаюсь напротив.
Лёвка перестаёт смотреть на дверной проём, в котором только что исчез Миша, и переводит на меня нечитаемый взгляд. Вместо ответа делает большой глоток кофе, продолжая сверлить меня глазами исподлобья. Глажу себя по плечам, чувствуя удушающую тревогу. Он вот такой со вчера. Хмурый, задумчивый и молчаливый.
И я, твою мать, не понимаю в чем именно проблема!
Нет, недоговоренность, существующая между нами, уже давно накладывала отпечаток на каждую эмоцию, прикосновение или слово.
А обговоренное время вместе только конца наших вынужденных отпусков лишь усиливало этот эффект с каждым днем.
Но это был терпко-сладкий туман, навевающий грусть и делающий каждую минуту рядом острее.
А не удушающая петля на шее, которую до одури хочется сорвать, как сейчас.
И я не знаю, что именно изменилось за сутки.
Мы вчера все втроём ездили в Краснодар. Я на постановочную репетицию к Тихорецкому, а Лёвке надо было в отдел кадров занести какие-то бумаги. У него первый вылет уже через три дня, он выходит на работу. Я задерживалась, и мальчишки, веселые и довольные, отзвонились, что пойдут без меня в зоопарк. Днем все было хорошо.
А уже по пути обратно Лёвка был сам не свой. Замкнутый. Молчаливый. Я не сразу заметила - Мишаня как обычно фонтанировал эмоциями, тараторя почти все четыре часа, но обычно Лёва хотя бы улыбался его милой болтовне, что-то уточнял в рассказах, а тут будто не слышал его.
На мой вопрос "что случилось?" лишь посмотрел долгим взглядом и промолчал, крепче сжимая оплетку руля.
Вот и сейчас молчит...
– Лёв...- зову его, протягивая руку и ловя мужскую ладонь.
Отстраняется и будто смаргивает наш зрительный контакт, отворачиваясь.
По спине ползёт холодок. Мне от него такого зябко.
Лёвка медленно отставляет кружку с недопитым кофе, упирается локтями в стол и сцепляет пальцы.
– Вчера Катя звонила, - сообщает ровно, смотря на свои руки.
– И?
– неосознанно закусываю ноготь на мизинце.
– И у неё там что-то с шейкой, я ни хрена в этом не понимаю, но что-то там будут зашивать...Потом ещё какие-то по анализам проблемы...В общем, её продержат в больнице ещё минимум недели три, а потом...- Лёва наконец смотрит мне прямо в глаза, словно гипнотизируя, - А потом врач сказал, что с такой многоплодной беременностью и тем, как она не очень удачно у нее идет, есть большая вероятность, что пролежит она на своих сохранениях все девять месяцев. Если столько проносит, конечно.
– И?
– сглатываю непонятно откуда взявшийся сухой ком в горле.
По предплечьям нервные мурашки ползут. Наш разговор явно сворачивает на запретную территорию...
– И мы обсуждали с ней, как лучше сделать для Мишки, - смотрит Лёва на меня в упор.
– Ты возьмешь его к себе, да?
– озвучиваю то, что уже висит в воздухе.
Лёва берёт паузу, быстро облизывая губы, ковыряется взглядом у меня в голове.
– Катя переживает, что я один с ребенком с моим графиком работы не справлюсь, - отзывается вкрадчиво.
Замолкает. На кухне повисает тишина. От нашей зрительной дуэли слезятся глаза. Воздух стремительно густеет до состояния вязкого разогретого мёда.
Я понимаю, к чему он клонит, но я...
Ещё я понимаю, что он ждёт от меня первый шаг. А я не могу его сделать. Не могу.
Я хочу быть уверена, что я ему нужна без условий, даже вот такая неполноценная нужна. Что он не откажется от меня несмотря ни на что. Ведь один раз уже отказался...
И я не хочу завлекать его обещаниями заботиться о Мише, чтобы он потом через пару лет пожалел, что вообще со мной связался, а не нашел какую-нибудь юную здоровую девчонку, готовую и Мишу принять, и родить ему ещё штук пять таких же беловолосых, неповторимо похожих на него "Миш".
То, что такая девчонка найдется, я не сомневаюсь. Лёву невозможно не полюбить, особенно если он хоть чуть-чуть будет сам заинтересован в этом.
И я уже безумно ревную его к той несуществующей пока девочке. Ненавижу её. Смертельно завидую, что она может ему это дать, а я не могу и никогда не смогу.
И мне так страшно, что, встретив её, он бросит меня, потому что я ошиблась, потому что я хуже, потому что она может, а я не могу.
Потому что он уже знает, как это – уйти от меня.
И мир после этого не рухнет, а подарит ему что-то лучшее, как было с Мишей.
Я готова ему поверить, что так не будет, но…
Лёва, уговори, убеди меня...Прошу...
Я просто не могу начать говорить это сама.
И потому произношу совсем другое...
– Но ты же согласился его пока оставить у себя, да?
– сиплю глухо.
Эти слова вслух как сухой выстрел. Воздух искрит, и в груди больно. Это совсем-совсем не то...
Лёвка резко отстраняется от меня, моргнув, словно я через стол влепила ему виртуальную пощечину. Под его вмиг покрасневшими скулами прокатываются желваки. В серых глазах вспыхивает хищное что-то, но он быстро отводит взгляд, не давая считать все свои эмоции, и встает из-за стола.
– Пока согласился, - бросает с едким сарказмом, унося свою грязную тарелку в раковину.
С грохотом её кидает туда, чудом не разбив, и уходит с кухни, больше не взглянув на меня. Но всё же замирает на пороге. Оборачивается.
– Ты ведь понимаешь, что через три дня уже всё...Тебе по хуй что ли вообще?
– срывается.
И не дожидаясь ответа, исчезает в коридоре.
Роняю лицо на подставленные ладони. Тихо, рвано стону. Чё-ё-ёрт. Надо набраться смелости и поговорить начистоту.