До свидания, Светополь!: Повести
Шрифт:
Валентина Потаповна тихо улыбалась. Вероника Потаповна потеряла терпение и легонько толкнула её локотком в бок: пора.
Весь двор высыпал провожать отважных путешественников. Впереди осторожно вышагивала больными ногами Вероника Потаповна. На ней был кремовый костюм, «как у Нонны», и широкополая шляпа. За ней шли Валентина Потаповна со склонённой набок головкой (она страдала, что все смотрят на них) и Александра Сергеевна. Все, конечно, были с вещами, но основной груз волок на себе замыкающий шествие Дмитрий Филиппович — в берете и галстуке.
— Едете? — доносилось с крылец, из парадных, распахнутых окон и увитых виноградом палисадников, и Вероника Потаповна отвечала звонко:
— Едем!
Примерно
Все трое напутствовали.
— Питайся там! — говорила Вероника Потаповна, и её голос срывался от жалости и страха за внука, которого кто теперь накормит горячим супом?
— С людьми живи! — вроде бы расплывчато, но очень даже ясно для меня наставляла взволнованная Валентина Потаповна, Дмитрий же Филиппович красноречиво показывал большим пальцем на грудь, а указательный подымал вверх. Я понимал его. В моем зашпиленном английской булавкой нагрудном кармане лежали в специальном полосатом мешочке деньги. То была фантастическая сумма в семьсот тогдашних рублей, которую, поднатужившись, наскребли для меня мои родичи. Предстояло в целости и сохранности довезти её до Москвы, а железная дорога, с заговорщицким видом шептал Дмитрий Филиппович, кишмя кишит жуликами. Подробнейший инструктаж давал он мне. Так, например, чемодан я должен был положить наверх, а пиджак с деньгами — под подушку.
— Нет–нет, — запротестовала, оживившись, бабушка, и слезы разом высохли на её глазах. — Помнётся весь.
Но вот наконец позади последние наставления и последние поцелуи. Я по эту сторону вагонного стекла, они — по ту, мы бессмысленно улыбаемся друг дружке, а поезд все не трогается, и эти прощальные секунды тянутся бесконечно. И вдруг слабое, едва приметное движение, в ответ на которое моё сердце радостно и пугливо зачастило. Они тоже встрепенулись там, закивали, заулыбались, заморгали мокрыми глазами. Вровень с вагоном идут они, торопливо делая на ходу последние напутствующие знаки. Бабушка подносит ко рту руку — питайся, тётя Валя водит пальцем по ладони — пиши, не забывай, а озабоченный Дмитрий Филиппович, дядя Дима, осторожно, дабы не увидел никто, тыкает в нагрудный карман большим пальцем. Все быстрее и шумнее, расшатанней идёт поезд, все дальше мои старики, и уже не вперёд, а в сторону от полотна отходят они, чтобы дольше видеть уезжающего в таинственную жизнь внука. Что ждёт его там? Смешными казались мне тогда их страхи, — мне семнадцать, я взрослый человек! — но теперь, когда моя старшая дочь вот–вот помашет мне из вагона, как хорошо понимаю я их волнение!
На всякий случай я махал чуть дольше, чем видел их. Потом опустил руку и с облегчением перевёл дух. С облегчением…
Теперь их черед уезжать. Теперь они стоят у вагонного окна — не по ту, а по эту сторону! — и гордо смотрят на отплывающий перрон. Кроме Дмитрия Филипповича… Пользуясь безнадзорностью, потихоньку надел он очки и тщательно изучает за спиной женщин замок, под охрану которого, хочешь не хочешь, а придётся вверять на ночь себя и весь свой дорожный скарб, в том числе два вместительных фанерных ящика с дырочками. Они были втащены первыми и с великой предосторожностью подняты наверх. При этом Дмитрий Филиппович зыркнул туда-сюда глазами. Тайна? Она самая, и пусть остаётся ею до поры до времени.
Так что замок? Надёжен ли? Все уже
Чай! Чай, который являл собой олицетворение высшего дорожного комфорта. Едешь, смотришь себе в окно, а тебе приносят горяченький — не угодно ли? Представляю, с каким вожделением ждали этой минуты наши путешественники.
— Ну-ка, Димушка, посмотри, не несут? — на правах благодушия и дорожного веселья скомандовала Вероника Потаповна.
Дмитрий Филиппович бросил на жену вопросительный взгляд, поднялся и конспиративно выглянул из купе. В одну сторону посмотрел, прищурившись, посмотрел, прищурившись, в другую…
Когда я думаю, как определить существование на земле этого человека, то в голову мне приходит слово «отдельно». Он жил отдельно. Отдельно от жены, от родственников, от соседей и знакомых. Отдельно ото всех. Это было своего рода великое противостояние. С одной стороны замкнутый и подозрительный, никому не доверяющий человек, с другой — весь остальной мир с его опасностями и подвохами.
У Рубцова есть стихи:
Мы были две живых души, Но неспособных к разговору. Мы были разных два лица, Хотя имели по два глаза.Так вот, это о нас. О Дмитрии Филипповиче и обо мне. Или всяком другом на моем месте.
Вспоминаю, чему учил он меня во дворе у голубятни, когда все в ней было спокойно и на крыше не сидел «чужак». Защищаться, когда нападут, вот чему. Он не сомневался, что нападут, и при этом непременно исподтишка, с крупным перевесом в силе. Ничего! Короткий резкий удар в переносицу, и противник повержен.
«Вот так», — тихонько, чтоб не услышал никто, произносил он, и его зоркие глаза, чуть суженные вниманием, быстро перемещались с вытянутой жёсткой ладони на моё лицо, потом, удовлетворенные, обратно. Это он смотрел, какое впечатление производит на меня его рука. Прекрасные минуты! Жена и её заносчивая сестрица сроду не дарили ему ничего подобного, а я дарил, и если этот тайный мизантроп испытывал ко мне известную привязанность, то, наверное, только поэтому.
Итак, он выглянул из купе, все осмотрел, все увидел и во всем усомнился, затем под выжидающими взглядами женщин аккуратно сел на своё место. И только тогда проговорил (негромко):
— Несут.
На жену заговорщицки покосился, на свояченицу, на Александру Сергеевну, которая сглуху не понимала, о чем речь, но не выказывала ни малейшего нетерпения, после чего повторил с довольным и значительным видом (ещё тише):
— Несут.
Вероника Потаповна сорвалась с места, чтобы убедиться собственными глазами. Не то что она не верила зятю, нет. Своё законное право осуществляла она — право путешествующего человека на нетерпение. Секунда, и лицо её прояснилось, морщины разгладились, она прошептала:
— Несут! Несут! — проворно села и сложила на коленях руки.
Все ждали. Перестав стучать колёсами, замер на рельсах поезд. И вот… Какой ослепительной белизны фартук был на ней! Как ловко держала она в обеих руках сразу несколько подстаканников! Но — о ужас! — она прошла мимо. Мимо! Снова вовсю застрекотали колеса. Вытянул шею и подозрительно сузил глаза Дмитрий Филиппович. Ахнула Вероника Потаповна, а Валентина засмеялась:
— Что, съели?
Весело было ей, и это давало Дмитрию Филипповичу право проявить инициативу. Он поднялся. Худой и сутуловатый, со сверкающим черепом, но в яркой молодёжной рубашке (загадка! Валентина Потаповна, сама подчёркнуто непритязательная, одевала его броско), бдительно стоял он в дверях купе — проводницу подстерегал. Но она опять прошмыгнула мимо. Он дёрнулся было за ней, но поздно. Валентина Потаповна хохотала, а Вероника подзуживала: