До свидания, Светополь!: Повести
Шрифт:
Переворачивая лист, Римма увидела невзначай, что Филипп Семёнович, у которого только что освободилось кресло, делает знак Оксане.
— Предварительная запись, — бросил небрежно, дабы очередь не волновалась.
Едва ли не лучшим дамским мастером слыл он в городе, Филипп Семёнович, и попасть к нему было не так-то просто. Оксана, однако, не двинулась с места.
— Идите, — чуть слышно произнесла она.
Римма почувствовала, что краснеет.
— Слышите? Идите.
Римма повернула голову.
— Вы мне?
Оксана
— Вы ведь торопитесь, — объяснила она.
Вблизи её лицо отливало желтизной, а искусственные тени под глазами легко можно было принять за естественные.
— Я не тороплюсь, — сказала Римма.
И хотя взгляд её снова уткнулся в жалобу, ясно видела, как соседка ухмыльнулась. Потом встала и направилась к креслу. В безукоризненном порядке лежали её черные волосы — что делать тут парикмахеру? Но Филипп Семёнович нашёл что. Подошла Риммина очередь, она села в кресло, встала — лёгкая стрижка и укладка не заняли и четверти часа, — а он все ещё священнодействовал над Оксаной.
В консультации она была в семь минут одиннадцатого. Кажется, впервые в жизни опоздала на работу из-за женских прихотей… Римму позабавила эта мысль.
В коридоре у запертой двери сидели на скамье двое: отец Качманова, чье дело слушалось в понедельник, и молодая женщина в тёмном, не по сезону, платье. «Развод», — поставила диагноз Римма.
Качманов–старший испуганно вскочил:
— Здравствуйте, Римма Владимировна.
Она быстро и сухо, без улыбки, ответила ему и, отперёв дверь, пригласила войти. Он замешкался. Неуверенно на женщину показал — то ли она раньше его пришла, то ли хотелось поговорить без помех… Симпатичен был Римме этот пожилой плотник, овдовевший несколько лет назад и теперь с таким мужеством переносящий несчастье, что свалилось на него.
— Заходите вы, — с безразличием, быстро сказала Римма женщине. Оставив дверь открытой, распахнула форточку, села за свой стол. Цепким взглядом окинула бумаги. — Садитесь. Слушаю вас.
Женщина загнанно глянула на неё и опустила глаза. На груди белела аляповатая костяная брошка, какие делают в кустарной мастерской при мясокомбинате, где Римма юрисконсультствовала. Красные глаза, толстый слой пудры на щеках, пальцы дрожат…
— Я хочу развестись с мужем.
Тупо, заученно — видимо, бессчётное число раз репетировала дома эту страшную для неё фразу. И субботу неспроста выбрала, когда в консультации никого, кроме дежурного адвоката. Римма решила помочь ей.
— Пьёт?
Женщина вскинула глаза, уже завлажневшие, и в них мелькнуло что-то детское.
— Да… — пролепетала она. — Да.
И вдруг губы дрогнули и некрасиво растянулись; дёрнулся нос. Римма знала это мгновение. Ещё чуть–чуть, и будут не юрист и клиент, который пришёл за деловым советом, а две женщины, две рассопливившиеся бабы. Спросила — отрывисто и сухо, как кнутом стеганула:
— Давно живёте?
Женщина
— Семь лет.
— А пьёт сколько?
— Как теперь если — три года.
С мольбою смотрела на адвоката, словно та сейчас же, не сходя с места, могла исцелить её горе. Римма отвела взгляд. О детях спросила. Один ребёнок, девочка, четыре года…
— Как он относится к ней?
Долгое молчание… Сложно относится, поняла Римма. Любит, но даже ради неё, дочери, не в силах обуздать себя. Как это знакомо ей! — по собственному невесёлому Детству.
— Он любит её, — решилась наконец женщина.
Мельком улыбнулась Римма точности своей догадки.
До чего же похожи между собой несчастные семьи, а Толстой говорил — они разные! Чуть ли не дословно знала она, что последует дальше.
— Целует, когда пьяный… Пальцем ни разу не тронул. — Изо всех сил боролась она с подступающими слезами. Римма не помогала ей. — Но ведь он каждый день… Грязный, как свинья… — Она кусала губы, забыв с непривычки, что они накрашены. — Ввалится и лежит в углу. А она… Она…
Римма холодно прервала её:
— Вы размазали губы.
С недоумением, медленно подняла женщина мокрые глаза.
— Что?
— Губы размазали, — повторила Римма и вынула из стола зеркальце. — Он пробовал лечиться?
— Нет, — тотчас, с какой-то даже радостной готовностью ответила клиентка, словно именно этого вопроса и ждала все время. — Я предлагала, но он и слушать не хочет. — С надеждой смотрела она в её очки. — Он не считает себя алкоголиком.
Адвокат произнесла — тихо и отчётливо:
— А вы представляете, что с ним будет, если вы бросите его?
— Он… он…
Римма не спускала с неё безжалостных глаз.
— Он погибнет, — выговорила женщина. — Но у меня нет сил больше! — взмолилась она. — Он все пропивает. Не только свою зарплату — мою тоже. Я деньги прячу. И девочка… Она у меня… моргать стала.
— Как моргать?
— Моргать… — Губы опять задрожали. — На нервной почве… Вот так. — Она часто–часто задвигала веками, показывая.
Лицо её гримасничало. Римма положила перед ней лист бумаги:
— Пишите заявление.
Женщина испуганно подняла глаза.
— Заявление о разводе.
Взгляд трусливо уполз в сторону. Закивала, подтверждая, что поняла, а пальцы то схватывали ручку, то выпускали её.
— Так, значит… развод?
Не за этим, стало быть, пришла сюда. Не развод нужен ей — поговорить с кем-то, душу облегчить, ибо нет больше мочи терпеть в одиночку. Совет надеется получить — ведь должен же быть какой-то выход, кроме развода, потому что какой же это выход — подвести человека под верную гибель! Римма кашлянула.
— Мы вызовем его сюда. Попробуем втолковать, что он болен, и, как со всякой болезнью, одной силой воли тут не справиться. Необходимо лечение. Попытаемся заставить его лечь в больницу.