До свидания, Светополь!: Повести
Шрифт:
Вероника Потаповна толкнула его локотком.
— Тебя спрашивают, — шепнула.
Требовательный и умный глаз ждал ответа, а Дмитрий Филиппович не мог сообразить, о чем это вдруг спрашивают его — не Валентину Потаповну, не Валю, у которой на все вопросы лежат готовенькие ответы, а его лично. И лишь когда Вероника Потаповна тем же тревожным шепотом повторила вопрос, отрицательно закачал головой, заулыбался, покаялся:
— Не играю.
И сразу же снова взяла разговор в свои маленькие, но крепкие руки Валентина Потаповна. То ли уже подметила она, что о себе, о ратном своём прошлом Никита Иванович говорит куда охотнее, чем о
Слева на стене на плюшевом коврике сияли, развешенные ровными рядками, боевые награды хозяина. Первой их заметила Александра Сергеевна, которая слышала не лучше рассказчика, и оттого ей интересней было смотреть, чем слушать. А между тем Калинов мелькал в отрывистой речи Визалова все чаще. Но не Калинов двадцатых годов, который полвека назад оставили сестры, а Калинов Отечественной войны. Освобождал его Визалов… Дважды! Первый раз взяли, по сути дела, на «ура», и немцы, контратаковав, захватили снова. Второй же раз бои были крепкие. Ни одного дома не уцелело…
— Ни одного! — с болью подтвердила Валентина Потаповна. — Мы все обошли.
Но он не разобрал её слов, да и не слушал её, смотрел перед собой гневным глазом. И вдруг неугомонный глаз этот опять остановился на Дмитрии Филипповиче.
— Воевал?
На сей раз Дмитрий Филиппович не стал дожидаться, пока свояченица толкнёт его в бок. Закивал, зубы оскалил.
— Воевал…
Но глаз не уходил и не успокаивался.
— Где воевал?
Дмитрий Филиппович неподвижно улыбался. На жену глянул, но Валентина Потаповна была под впечатлением услышанного и на помощь ему не пришла. А ему было трудно. Как говорить о своём «воевании», когда рядом висит такой коврик! Дмитрий Филиппович тоже давно приметил его и исподволь разглядывал каждый орден и каждую медальку в отдельности.
— Много воевал, — сказал уклончиво.
Это не удовлетворило гвардии майора. Конкретности жаждал, где, когда, и Дмитрий Филиппович, стесняясь такого внимания к своей персоне, отвечал кратко и с дурашливой улыбочкой. Насколько проще было б, окажись хозяин голубятником! Вот здесь бы его язык развязался!
Я не могу описать этот эпизод подробнее. Понятия не имею, что отвечал Дмитрий Филиппович на пристрастные вопросы военного человека Визалова. Мне и в голову не приходило расспрашивать дядю Диму о его фронтовых впечатлениях.
Иное дело его брат Павел, дядя Паша, израненный не меньше Визалова и в первые же дни войны потерявший семью — жену и двух дочек. Вот он воевал. Ирина Акимова воевала — светопольская партизанка, потом написавшая об этом книжку. Она приходила к нам в школу, и мы с недоверчивым почтением глядели на эту рыхлую толстуху, силясь и не умея соединить её в своём воображении с той отчаянной девчушкой, которая совершала в книге головокружительные подвиги. Муж Зинаиды Борисовны, дядя
А что Дмитрий Филиппович? Не сияло на его груди наградных звёзд — не за что, наверное, было давать их. Не представляю себе дядю Диму, который подымает взвод или прикрывает грудью амбразуру дота. Не лез вперёд, дабы не угодить под шальную пулю (он всегда был себе на уме, дядя Дима!), однако и не пятился, поскольку пятиться не полагалось. Так, посередине… И середина эта не занимала нас. Героями восхищались, трусов и изменников презирали, а середины, не видели. Будто бывает что-то с головой и хвостом, но без туловища.
Война никак не отметила его. Ни героическим поступком, ни, слава богу, ранением. Даже контужен не был серединный боец дядя Дима. И книжки о себе не написал — изорвал и истоптал несколько, был грех, но сам не написал.
И все-таки одна книжка после него осталась. Трудовой именуется она и лежит сейчас передо мной. Вот две записи из неё. Запись первая, под номером шесть. Год 1941, месяц восьмой, число девятнадцатое. «Уволен ввиду призыва в Красную Армию». (Заметьте: не шестой и даже не седьмой — восьмой месяц; не пошёл, не записался, стало быть, добровольцем в первые дни войны. Ждал.) И запись вторая, под седьмым номером: «Демобилизован из Красной Армии». Число — двадцать шестое, месяц — девятый, год 1945. Я подсчитал, сколько дней разделяет эти записи. 1499. Одна тысяча четыреста девяносто девять.
— И что ж, ни одной награды? — оттопырив губу, допрашивал гвардии майор.
Дмитрий Филиппович лукаво закусил губу.
— Медаль, — проговорил он с затаённой гордостью, — За победу над…
— Я спрашиваю, боевых наград! — перебил Визалов.
С виноватой улыбкой развёл Дмитрий Филиппович руками.
— За что?
И Вероника Потаповна подтвердила, осмелев:
— Кто заслужил, тому дали.
На своего мужа намекала, моего деда, но Никита Иванович не расслышал. О своём думал, сопел и кряхтел, потом, опираясь о диван, тяжело поднялся. И вдруг к жене оборотил гневное лицо:
— Обед скоро?
Жена растерянно завертела головой, глазками заморгала.
— Ещё рано… Или пора уже? — тотчас поправилась она, увидев, как наливается яростью беспощадный глаз.
Вспорхнула, засуетилась. Тщетно все три женщины и поддакивающий им, все ещё бессмысленно улыбающийся Дмитрий Филиппович уговаривали не беспокоиться. Они пообедали, они сыты, да и пора уже…
— Куда? — рявкнул хозяин. — Из такой дали приехали… Не емши отпустим, что ли? Борща поедите. У неё хороший борщ, — кивнул он на жену, которая замерла было, надеясь, что гости все же уклонятся от угощения. Но попробуй уклонись тут! Снова захлопотала у стола.
— Помочь? — предложила Александра Сергеевна, но её тёзка испуганно замахала руками, на мужа оглянулась, — не слышал ли? Не слышал. Разминаясь, грузно прохаживался по комнате. Остановился у двухпудовой гири, примерился, явно борясь с соблазном выжать гирю — не убежала ли силёнка, пока говорил?
— Врачи лежать велели, а я — спортом. Стенку видали? По полчаса три раза в день. Гантели… Ледяной душ… — хвастался он, но с таким видом, с такой брезгливо оттопыренной губой, будто поносил кого. К Дмитрию Филипповичу оборотился: — Сколько раз выжмешь?