До свидания, Светополь!: Повести
Шрифт:
— И давно вы здесь? — восхищённая её работой, спросила уже у берега Валентина Потаповна.
На борта положила перевозчица весла.
— Давно, — ответила.
Подошёл мужчина с девочкой. Все вышли из лодки, а Валентина Потаповна продолжала сидеть.
А ведь вам уже немало лет?
— Семьдесят два.
Молча и как-то грустно глядела на неё пассажирка синенькими глазами. Семьдесят два… Вздохнув, решительно поднялась. С чувством поблагодарила, но прощаться
— Вы ведь одна здесь?
А то с кем же! Не хочет никто.
Мужчина посадил девочку и вошёл сам. Перевозчица подождала немного — не появится ли ещё кто? — и медленными уверенными гребками повела лодку к тому берегу. Валентина Потаповна, склонив голову, глядела ей вслед. До Колчеватиков отсюда было с километр, и весь путь она задумчиво молчала, зато Вероника Потаповна восторгалась воздухом и пейзажем. А она молчала. И лишь у самых Колчеватиков проговорила вздохнув:
— Не так как-то мы живём. — Зажмурилась и покачала головой. — Не так!
Но Колчеватики, знакомые с детства, милые сердцу Колчеватики были перед её глазами и потеснили в сторону невесёлые мысли.
В отличие от Калинова тут мало что изменилось. Ещё издали увидели они колодец с журавлём, а из-за забора крайнего дома их, как и пятьдесят лет назад, облаяла собака. Не так свирепо, как те ужасные псы, один черный, другой белый, с рыжим пятном, но облаяла. А вот и большое дерево у колодца. Не дубом и не ясенем оказалось оно берёзой, но за столько лет можно и забыть подробности.
«Помнишь?» — на каждом шагу спрашивала одна сестра, а другая, сглатывая комок в горле, отвечала: «Ну как же!»
Александра Сергеевна помалкивала. И только когда сестры слишком уж разговаривались с кем-нибудь, потихоньку тянула их дальше.
Старожилов они так и не нашли. Зато настоящего парного молока попили. Валентина Потаповна причмокивала и покачивала головой, глаза прикрывала. Когда-то у нас в доме жила коза, и, наверное, поэтому бабушка считала себя специалистом по молоку.
А может, и не коза, может, козёл, потому что возраст у этого животного был такой, что определить его пол мы затруднялись. Если соотносить козлиный век с веком человека, то это замечательное существо было моим ровесником. Хорошо помню, как оно вспрыгивало на диван. «Кш! Кш!» — в ужасе гнала его бабушка, а я по–товарищески пытался поделиться с ним бубликом, но бублика козлёнок не ел.
Очень скоро он исчез из нашего дома неведомо куда, как неведомо откуда и появился. Однако ещё долго у меня сжималось сердце, когда я видел из трамвая пасущихся на верёвке козлят. Все мне казалось — наш.
Усталые и довольные, уже примирившиеся с тем,
Теперь первой вошла бабушка. Осмелела она, напоённая парным молоком, бдительность потеряла и поплатилась шляпой. Это случилось как раз на середине реки. Порыв ветра снёс её, и шляпа медленно поплыла в далёкие края.
Веронику Потаповну не огорчило это. Во–первых, путешествие близилось к концу и зачем ей теперь шляпа, а во-вторых, до неё ли было сейчас? Снова вспыхнул спор, как звали ту, прежнюю переправщицу.
— Аглая! — твердила младшая сестра. — Как сейчас помню, Аглая.
— Ну что ты говоришь, Варвара, — уже не на шутку сердилась старшая. — Даша её звали. У нас и имён таких не было — Аглая!
Перевозчица Зина внимательно слушала. Она знала, как звали ту девчушку с косой, которая так ловко управлялась с лодкой полвека назад, но молчала. Не привыкла чесать языком во время работы — зазеваешься, и течением мигом снесёт посудину. Выгребай потом…
Ещё две минуты поспорят сестры, затем лодка с разгону ткнётся носом в песок, протащится со скрипом и станет прочно. Аккуратно лягут на борта весла. Подымется разгорячённая спором Вероника Потаповна, чтобы первой сойти на берег и хоть этим утереть нос упрямой Валентине, подымется, но через секунду обескураженно опустится назад, потому что старая переправщица скажет: «Зинкой её звали, Зинкой…» И улыбнется. А пассажиры услышат, как мерно капает с весел вода. Чок… Чок… Чок…
И вот тут мы расстанемся с ними. Расстанемся, чтобы мне жить дальше, а им умереть.
Дорогие мои старики! Простите мне это утомительное путешествие. Я отправил вас в него без злого умысла, но с любовью. Вы так мечтали об этой поездке — мечтали, зная в душе, что она неосуществима. Я устроил её вам. С запозданием, но устроил, бережно проведя вас через все испытания. С улыбкой и слезами на глазах следил я за вашими незатейливыми приключениями. В этом нет святотатства. Мои дети узнают вас по портретам, которые я нарисовал тут, и скажут: вот баба Вероника, которую на самом деле звали Варварой, вот тётя Валя, а вот Дмитрий Филиппович с невидимым орденом на груди — тот самый дядя Дима, который некогда держал голубей.
Вы любили меня, когда я в этом нуждался больше всего, и любили бескорыстно. Не за достоинства, которые мы, взрослые, с такой осторожностью признаем друг в друге, а за то, что я есть. Низкий поклон вам за это. Низкий поклон… Пусть земля будет вам пухом!