Добролюбов: разночинец между духом и плотью
Шрифт:
В стихах Добролюбова о природе бросается в глаза обилие плавных переходов от пейзажных зарисовок к духовным медитациям, а затем — к обращениям к Создателю, Творцу, Спасителю. Религиозность юного поэта часто входит в противоречие с его страстным желанием славы и чувством собственной исключительности. И в этом конфликте религиозного и романтического — вся натура Добролюбова, разрывающаяся между крайностями.
Так, раннее стихотворение «Весеннее утро» (23 сентября 1849 года) заканчивается картиной пробуждения людей от ночной благостной тишины:
После будет что — не знаю, Ныне ж думается мне, Что спокойными бывают Лишь в священной тишине. ИА вот финал «Красоты неба»:
Создатель! Пленительно небо — престол твой: Каков же ты сам есь во славе своей?! О Боже! Введи нас в небесный чертог свой! Небесным огнем наши души согрей!Надо сказать, что в обращениях к Творцу и в постоянных ссылках на непознаваемость Божественного Промысла Добролюбов опирался на довольно почтенную поэтическую традицию, идущую от «Размышлений о Божьем величии» Ломоносова к «Думам» всё того же любимого им Кольцова. Примечательно, что тональность этих регулярных обращений к Творцу у Добролюбова скорее минорная: лирический герой находится в напряжении и просит у Господа защиты. Грамматически это оформляется как нагнетание глаголов повелительного наклонения:
Сохрани меня, спаситель, От несчастья в эту ночь! Будь сам гений мой хранитель: Можешь ты во всём помочь! Внемля молитвам угодников этих, Господи, даждь нам спокойно почить! Дай за сей жизнью другую жизнь встретить, Вечно, блаженно где можно нам жить! Боже, от нас не отыди, Злобе на жертву не дай нас! В мраке ночном озари нас Чудной своей благодатью!В этих концовках соблазнительно видеть не только традиционное молитвословие (обращение к Богу с какой-то просьбой), но и поиск успокоения, опоры, попытку смирить свои сомнения и страхи.
7
«Прогулка по кладбищу» вобрала в себя основные мотивы «Сельского кладбища» В. А. Жуковского — особенно строфы 9—11, где говорится о погребенных «тысячах разного званья людей», которых уравнивает смерть. Как мы увидим во второй главе, поэзия Жуковского была очень важна для Добролюбова.
Тематический пласт, связанный с мотивами «славы» и «тщеславия», также появляется в стихах с 1849 года. Насколько можно судить по частому обращению молодого человека к этой теме, он постоянно думал о своем призвании и предназначении, поначалу даже не вдаваясь в подробности, какой должна быть его стезя:
Для меня бывает слава Привлекательна всегда, И я в слабости лукавой Признаюся без стыда. Упоительной отравой Раны сердца я лечу, Жажду славы, алчу славы, Ей насытиться хочу.Или та же мысль в стилистике Кольцова:
Сердце молодое Просит, просит славы… Не дает покою, Хочет пить отраву…Этот текст, вкупе с другими, позволяет судить о непомерных амбициях молодого Добролюбова, ригористичном характере его натуры. Чем больше его воображение распаляется от желания славы на каком-то публичном поприще, тем более он дисциплинирует себя в стихах и осмеивает собственные пороки, препятствующие достижению успеха. Так происходит сразу в трех стихотворениях, направленных против собственной лености («Сатира на леность», «Леность», «Эпиграммы на леность»). Непрерывный труд и самообразование в поэтическом мире и этическом кодексе Добролюбова на протяжении всей его короткой жизни были едва ли не высшей ценностью и императивом (это постоянно подчеркивал и его первый и, возможно, лучше всех его понимавший биограф Чернышевский). В это же время Добролюбов в стихах формулирует для себя идеал, какого хочет достичь:
Еще я на заре моей жизни… Еще много надежд у меня. Я могу быть полезен отчизне, У меня в душе много огня. Я предчувствую — я не могу, Как и все, свою жизнь провести, Я быть выше и лучше могу, Я могу вперед многих идти. Неужли Бог меня одарил И умом и моим прилежаньем Для того лишь, в толпе чтоб я жил Своего превосходства сознаньем.Это стихотворение — наиболее концентрированное выражение завладевших Добролюбовым с шестнадцати лет непомерного тщеславия, твердой уверенности в своей избранности, в «особом предназначении» к великим делам на пользу отчизны. Эти мысли оформляются при помощи романтической оппозиции «поэт — толпа» (об этом же — стихотворение «Миг досады»). Добролюбов мыслит себя «избранником» судьбы, убирая из стихов все традиционные для романтической лирики ламентации по поводу роли поэта. Поэзия как таковая его не интересует: среди более чем сотни ранних стихов мы не найдем ни одного «мета-поэтического» текста о музе или о лире. Поэтический язык Добролюбову нужен для других целей: для формулирования своих идеалов, для проработки своих комплексов, как «Франклинов журнал». Дневников ему было недостаточно (дневники 1849–1851 годов до нас не дошли, но, скорее всего, в это время они тоже велись).
Неудивительно, что самомнение, честолюбие и тщеславие Добролюбова приводили его к частым конфликтам с однокашниками — вначале по семинарии, а позже по педагогическому институту: почти все мемуаристы-семинаристы свидетельствовали, что Добролюбов был замкнутый сноб, с трудом идущий на контакт. Не последнюю роль здесь играло, очевидно, наполеоническое чувство, откровенно описанное в стихах «Между товарищами»:
С презреньем их благодарю, Гордo на вопрос отвечаю, Со всеми гордo говорю И их ни во что поставляю. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Но больше и злобней я рад, Коль случай найду посмеяться И видеть, как жалко глядят И сколько меня все боятся.