Добролюбов: разночинец между духом и плотью
Шрифт:
В статье 1933 года Глаголев сокрушался, что Добролюбова изучали предательски мало, не осмысливая даже высказывания Ленина о нем. Спорные вопросы философского мировоззрения Добролюбова уже не представляли для Глаголева такой проблемы, как еще двумя годами ранее для Кирпотина. Критик объявлял автора «Темного царства» социалистом-утопистом, не поднявшимся до уровня диалектического материализма и лишь в некоторых вопросах приближавшимся к нему. Большую часть статьи занимало опровержение мнения Плеханова, что Добролюбов оценивал творчество писателя «независимо от его убеждений, независимо от имеющихся у него идейно-политических тенденций». Этой, с его точки зрения, ложной и вредной теории Глаголев противопоставлял ленинскую трактовку критики Добролюбова и Чернышевского как глубоко партийной и проникнутой духом классовой
В статье 1935 года Глаголев провозглашал актуальность Добролюбова для современной литературной ситуации в полном соответствии с установками власти: советская критика должна учиться у Добролюбова понимать, что «замысел художника и функция произведения не всегда совпадают», и выявлять, что «говорит объективно само произведение»; критика должна оказывать воздействие и на читателя, и на писателя, разъясняя, в чем он допустил ошибки{517}. Этот призыв вполне понятен на фоне директив середины 1930-х годов, требовавших от критики идти «впереди» литературы{518}.
В качестве самого яркого примера подобных «приказов» следует назвать юбилейную передовую статью доцента Государственной академии искусствознания Анны Абрамовны Бескиной в газете «Литературный Ленинград»: метод Добролюбова как «усилителя художественного образа» ставился в пример всем современным работникам критического фронта, которые в рамках кампании «литературной учебы» у классиков должны были «брать уроки» у великого предшественника. Бескина считала, что современная критика «слишком замкнута и недостаточно публицистична», и выносила вердикт: «Так, как работал Добролюбов, не умеют работать наши критики… выводить образы из литературы в жизнь». Что же касается идейных ошибок Добролюбова, автор подчеркивала, что они сданы в архив, а Добролюбов актуален и сейчас.
Как видим, к 1936 году — столетию со дня рождения Добролюбова — кодифицированная партийными пропагандистами трактовка его творчества заблокировала любые споры о нем. Печальным итогом юбилея оказалась стерилизация, сведение к серии штампов личности и наследия Добролюбова. В сотнях статей и докладов 1936 года прекрасно прослеживается абсолютная беспроблемность его классического образа. Так, в статьях специального добролюбовского тома «Известий Академии наук СССР» и тома «Литературного наследства» (№ 25/26) все острые вопросы обойдены, оценки унифицированы, противоречия сняты. В результате «идеологические» статьи двух академических изданий почти идентичны в формулировках и выводах.
Добролюбовские празднования 1936 года окончательно зафиксировали застывший и беспроблемный образ критика. Юбилей Добролюбова по размаху превосходил столетие со дня смерти Гёте в 1932 году и предвосхищал пушкинские торжества 1937-го. Вышедшая в 1951 году в серии «Жизнь замечательных людей» книга В. В. Жданова закрепила все официозные клише и надолго перекрыла доступ широкой читательской аудитории к подлинной биографии Добролюбова.
Усилия многих замечательных литературоведов, не раз цитированных на страницах нашей книги, в 1950—1970-е годы были направлены на то, чтобы вернуть читателю реального Добролюбова. Однако новую жизнь образ Добролюбова обрел в послевоенные десятилетия на страницах не биографий, а лучшего литературного журнала оттепельной поры — «Нового мира» А. Т. Твардовского. Если чем хорошим и обернулось внедрение Добролюбова в советскую школьную программу, так это появлением целого поколения молодых критиков, выросших на его статьях и восхищавшихся их свободным словом. Участники литературной жизни второй половины 1950-х годов проводили параллель между Россией после Николая I и постсталинским СССР и видели далеко не случайную аналогию между демократической журналистикой «Современника» и освобождающим от сталинской лжи словом «Нового мира»{519}. Обновление началось уже в конце 1953-го — начале 1954 года, когда в нескольких статьях журнала («Об искренности в литературе» Владимира Померанцева, «Дневник Мариэтты Шагинян» Михаила Лифшица, «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» Федора Абрамова и ««Русский лес» Леонида Леонова» Марка Щеглова) прозвучали требования необходимости искренности в литературе (читай — и в жизни).
Это был лишь пролог к настоящему торжеству добролюбовской «реальной критики», наступившему во время второго редакторства Твардовского (1958–1970). В это время в журнале появляется целая плеяда критиков, не только постоянно апеллирующих в своих статьях к освященной каноном фигуре Добролюбова, но и практикующих его критический метод: Владимир Яковлевич Лакшин (1933–1993), Игорь Иванович Виноградов (1930–2015), Юрий Григорьевич Буртин (1932–2000).
Как будто повторялась ситуация столетней давности: большой поэт-издатель (Твардовский) привечает ведущего критика (Лакшина) и выдвигает его в соредакторы. Лакшин сам иносказательно, но прозрачно намекал на эту аналогию в статье «Пути журнальные» (1967). Но дело было не только в сходстве журнально-политического расклада сил.
С 1964 года Лакшин занимался защитой метода Добролюбова от партийной схоластики, в духе 1930-х годов предписывавшей современным критикам судить писателей, следуя по стопам великого предшественника. Полемичность статей Лакшина была обусловлена его общественной позицией, выраженной им цитатой из Добролюбова: «Общество еще не сыто правдой»{520}.
После разгона редакции журнала Твардовского в 1970 году эстафету главного наследника и даже адепта «реальной критики» перенял Юрий Буртин. Работая в редакции «Советской энциклопедии», он занялся исследованием творчества Добролюбова: в 1986 году подготовил трехтомник его избранных статей, а позднее участвовал в написании статьи о нем, опубликованной во втором томе фундаментального научного словаря «Русские писатели. 1800–1917» (М., 1992). Красноречиво называя метод критика «делом на все времена», Буртин в программной статье 1987 года «Реальная критика вчера и сегодня» мечтал о появлении нового Добролюбова. На сюжетном материале повести Валентина Распутина «Пожар» автор предлагал анализировать социальные причины нравственного распада деревни. Он считал двумя главными достоинствами метода Добролюбова, делавшими его актуальным во время «перестройки», социологизм и идею демократии. «Реальная критика» представала в статье мощным инструментом дальнейшей демократизации советского общества и возвращения к преданным идеалам.
Но было уже слишком поздно. Никакого торжества «реальной критики» не случилось, Буртин остался ее последним рыцарем. По его проницательному наблюдению, великие критики если и бывают, то единожды в истории национальной литературы, и в России таковым был не Добролюбов, а Белинский{521}. Добролюбов же сегодня интересен скорее не своим критическим методом, а противоречивостью своей личности, ставшей символом целого поколения. Идеалы его, кажется, никуда не исчезли.
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
Н. А. ДОБРОЛЮБОВА
1836, 24 января — у священника А. И. Добролюбова и его жены З. В. Добролюбовой родился сын, названный Николаем.
1844, лето — брал домашние уроки у семинариста Е. А. Садовского.
Сентябрь — начал подготовку к поступлению в духовное училище.
1847, сентябрь — поступил в высший класс Нижегородского духовного училища. Начал записывать в тетрадь юношеские стихотворения. Составил каталог отцовской библиотеки.
1848, сентябрь — окончил училище с высшим баллом по всем предметам и поступил в Нижегородскую духовную семинарию.
1850 — выпустил рукописный журнал «Ахинея».
1852 — увлекся Феничкой Щепотьевой; духовно сблизился с учителем семинарии И. М. Сладкопевцевым.
Конец года — послал в журнал «Сын отечества» 12 стихотворений за подписью «Владимир Ленский» (не опубликованы).
1853, лето — окончил духовную семинарию, уехал в Петербург для поступления в Духовную академию.