Добронега
Шрифт:
***
Три дня прошли в полной безмятежности и предвкушении. Хелье ждал вестей от Марии. Совету ее – пойти к Ипполиту, чтобы тот помог ему устроиться в Косую Сотню – он не последовал. И так сойдет. Ему совершенно не хотелось встречаться с Александром. Или даже с отцом Александра. Хотелось думать только о приятном.
На четвертый день Хелье, гуляя по Каенугарду с Диром, который жаловался ему на судьбу, почувствовал неясное беспокойство.
Яван
– Случилось что? – спросил Дир.
– Печенеги приходили с предложением.
– Что за предложение?
– Хотят хорлов терем здесь сделать, – не стесняясь сообщил Яван.
– Совсем обнаглели, – заметил Дир. – Предлагают человеку превратить отцовский дом в вертеп. Никакой совести нет.
– Вертеп или нет, не важно, – сказал Яван устало. – Не хочется, чтобы этим занимались печенеги.
– Ты им отказал?
– Я сказал, что подумаю.
– Вот и плохо. Надо было отказать, – наставительно заявил Дир.
Яван снова наполнил кубок.
К концу недели настроение Хелье испортилось окончательно. А на восьмой день он уже твердо знал, что никаких вестей от Марии не будет.
Не вышел я, стало быть, происхождением, думал он с горечью. Недостаточно знатен для нее. А она, стало быть, разборчива. Посему недоступна. Послужи, Хелье, послужи. Дам тебе знать. Лет через двадцать.
Два дня Хелье провел в отведенной ему комнате, выходя только по нужде. Дир, видя, что друг его не в себе и желает провести некоторое время в одиночестве, не растерялся и переключился на посещение всех хорловых теремов Киева подряд. Яван больше не выходил из дома. Сидя в занималовке, он перебирал какие-то дощечки и хартии, что-то подсчитывал, иногда посылая Годрика с поручениями в разные концы Киева за подельную плату.
В раздумьях своих Хелье решил, что Дир прав, и все женщины хорлы, вне зависимости о происхождении. И вспомнил о когда-то подаренном Матильде амулете. Семейная реликвия – амулет следовало забрать. Зайти к Матильде, но не одному, а в сопровождении Дира, и забрать амулет. Сверд и полумесяц. Хоть бы и при греке. А даже если при греке. А если при греке, так еще же и лучше, листья шуршащие.
Приближалась Снепелица.
Глава четырнадцатая. Снепелица
Ближе к вечеру к детинцу стали сходиться парами и группами знатные приглашенные. Снепелица была одним из немногих оставшихся от недавних языческих времен разрешенным и одобренным, если не церковью, то князем, племенным праздником. Справляли ее в Киеве пышно, с размахом. Владимир любил этот праздник – с ним у него связаны были воспоминания о юности.
В детинце горели костры. Под открытым небом стояли столы с угощениями. Играли гусляры.
В одном из подвалов княжеского терема Добрыня распекал двух молокососов, один из которых приходился ему родственником. Их поймали в тереме, на подходе к княжеским палатам. Шли они по раздельности, но участвовали сообща. Одного поймал сам Добрыня, другого кто-то из охраны. Были у них с собою домашние ножи, применяемые обычно для поперечной резки репчатого лука. Сначала один, и затем сразу другой, признались, что целью их было устранение Владимира, Бориса, и Ярослава.
– Чем же эти трое так вам насолили? – спросил Добрыня, мрачно глядя на связанных, сидящих на полу подростков.
– Сами они – ничем, – ответил родственник. – Они всего лишь орудие подлой греческой власти. Народ не хочет больше греков. Хочет вернуться к вере предков и готов за нее умереть.
Молокосос родился через пятнадцать лет после крещения Руси и о прошлом имел представления самые романтические, что свойственно почти всем недалеким людям, склонным идеализировать невинную радужность или зловещую мрачность никогда не виденного. Добрыня вздохнул.
– Так, стало быть, народ вам двоим и поручил заняться этим делом, как самым ловким его, народа, представителям. Да?
Молокососы вызывающе молчали.
– И что же, по-твоему, происходило во время веры предков? – спросил Добрыня. – Чем тогдашняя жизнь отличалась от нашей?
– Жили все по справедливости, друг друга не обижали, – объяснил друг родственника запальчиво.
Добрыня много повидал на своем веку, но такого положения вещей не видел нигде и никогда. Стало даже интересно.
– По справедливости – это как же? – спросил он.
– Без обмана.
Добрыня усмехнулся. Он-то думал – действительно что-то интересное. А тут – без обмана.
– Без обмана – это хорошо, – протянул он. – Кто ж тебе такое поведал, милый мой?
– Не скажу, – заупрямился друг родственника.
– А если, стало быть, убить Владимира… и кого еще? … Бориса и Ярослава, то опять все будут жить без обмана?
– Да. По справедливости.
– А по отношению к Ярославу это как – справедливо, если вы его убьете?
– Да. Он заслужил.
– Чем же?
– Он будет править вместе с Борисом, когда Владимир умрет.
– Ага. Ну, я понял вас. Вы не любите, когда обманывают.
– Кто ж любит!
– И хотите справедливости.
– Кто ж не хочет!
– Справедливость, – объявил Добрыня, – состоит в том, что Ярослав – посадник князя в Новгороде, и проживает именно там.
– Что ты мелешь! – возмутился родственник. – Старший сын князя – у астеров! Ты нас что, совсем дураками считаешь?