Дочь атамана
Шрифт:
— Так и вы рисуете без всякого вдохновения, — парировала она, повалилась на расшитые жар-птицами диванные подушки и сладко, упоенно зарыдала в голос.
От пережитого потрясения, ненависти к великому канцлеру и самую чуточку от страха перед ним и его неотвязным, ненужным вниманием.
— Батюшки мои, — охнула всполошенная Изабелла Наумовна, — да бог с ним, с этим трактатом! Ну хочешь я выброшу его в сугроб?
Прибежала Марфа Марьяновна, всплеснула руками, запричитала над Сашей так, будто та лежала при смерти. И даже шлепнула
— А все твои учености, — взревела старая свирепая медведица, защищающая своего медвежонка, обняла Сашу, прижала к пышной груди, погладила по голове, как маленькую. — Ну будет, будет, моя звездочка, пойдем, я тебя в бане попарю, пойдем, моя ясная.
— И Беллочку Наумовну попарим, — икая сквозь бурные слезы, промямлила Саша.
— И вот откуда в этакой пигалице такое большое сердце, — привычно подивилась Марфа Марьяновна и действительно так рьяно отходила Сашу березовым веником, что у той едва душа не отлетела, а уж всякие огорчения и вовсе улетучились, как дым.
Распаренная, простоволосая, замотанная в пуховый платок Марфы Марьяновны и в простом крестьянском сарафане, Саша пила чай, с удовольствием разглядывая себя в латунном боку самовара. Она уже снова была самой собой, исчезли дряблый рот и дутые щеки, уголки глаз привычно взметнулись к вискам, а нос принял обыкновенную свою форму.
Что за красавица, думала Саша весело, хоть картину пиши.
В эту минуту в распахнутых настежь дверях столовой появился Михаил Алексеевич, в котором теперь только некоторая бледность выдавала того человека, который принес ей нагайку. Остановился нерешительно, не желая мешать чаепитию, ведь всякому известно, что после бани чай с малиновым вареньем — первое дело.
Саша важно ему кивнула, мол, заходи, мил человек, раз приперся.
— С легким паром, — он едва склонил голову.
— Говорите, — поторопила его Саша, и не думая приглашать к столу. С обманщиками пироги преломлять? Вот уж дудки.
— Завтра я уеду в город, чтобы отправить письмо канцлеру. Хотите прочесть его?
— Ох и начиталась я уже сегодня, — отмахнулась она от него и задумалась.
Саша никогда не видела великого канцлера, но кажется, он делал все что ему вздумается, не считаясь с чужими жизнями.
А ведь она была его внучкой, и в ней текла не только лядовская горячая кровь, но и ледяная Краузе.
И как с этим быть, дорогой дедушка?
— Заложите экипаж, — произнесла Саша решительно, — на обратной дороге нанесем визит Плахову.
— Зачем? — изумился он.
— А что же, я и перед вами теперь обязана оправдываться? — вспылила она. Будто мало ей Изабеллы Наумовны, которая по-прежнему относилась к ней как к ребенку! — Кажется, вы у меня в услужении, а не наоборот.
— Конечно, — согласился он сухо, — что-нибудь еще?
— Еще? — оскорбленная его официальным тоном, она прищурилась, всенепременно желая и его ужалить: — Подайте мне
Нисколько не уязвленный тем, что его разжаловали в подавальщики, Михаил Алексеевич кивнул и молча отправился на кухню.
Глава 14
Ночью ему приснился Драго Ружа — и Гранин проснулся в ужасе и испарине.
Никто в целом мире, даже великий канцлер, не пугал его так, как этот валах, в глазах которого не осталось ничего человеческого.
Пьяно путаясь в ногах, Гранин вывалился в морозную стужу, зачерпнул колкого снега и обтер лицо, задыхаясь и дрожа, будто от лихорадки.
Так он и стоял, тяжело опираясь о бревенчатую стену флигеля и жадно дыша, пока не озяб окончательно. Вернулся внутрь, сил едва хватило, чтобы подбросить дров в топку, но долго оставаться возле огня Гранин не смог — мерещилось, что из языков пламени выглядывает то Драго Ружа, а то и вовсе какая-то чертовщина.
В груди болело, а слабость напала такая, что казалось — вот-вот околеет.
Едва добравшись до дивана, Гранин рухнул на него, разрывая рубаху на груди: снова стало жарко, снова не хватало воздуха, и вместо пальцев у него будто бы прорезались когти.
— Правильно, — пробормотал он, прижимаясь пылающим лбом к расписной обивке, — правильно…
Правильно он не признался во всем Саше Александровне — а ведь соблазн открыться был так велик! Будто бы сам лукавый нашептывал на ухо: сними свой тяжкий груз, сбрось его со своих плеч, передай свою ношу другому.
Каково ей было бы видеть, как умирает от неведомого проклятия добрый лекарь? А узнай Саша Александровна правду, ни за что бы не отпустила, не позволила бы уйти. И смотрела бы бессильно на эту агонию, не умея ни помочь, не прекратить ее.
А теперь Гранину, кажется, пора.
Пора убраться подальше из этого теплого дома и не омрачать своими бедами молодость Саши Александровны.
Забраться так далеко в лес, как он только сможет, и замерзнуть там подобно старикам, которые уползали подальше от поселений столетия назад, дабы не обременять своей беспомощностью племя.
Больше идти Гранину было некуда.
И время неумолимо истекало. Как будто встреча с цыганкой подстегнула невидимого черта за левым плечом, пробудила его любопытство, и Гранин все чаще ощущал злое присутствие внутри себя.
Еще немного — и он не найдет в себе мужества на сочувствие Саше Александровне, не найдет решимости уйти в зиму, не имея друзей и не зная, где искать сыновей.
Бессмысленная жизнь и бессмысленная смерть.
Жгучая обида стеганула изнутри как хлыстом, который так и не обрушила на него Саша Александровна: за что же он так страдает?
Почему все так сложилось?
Не проще ли потребовать, чтобы о нем позаботились? Ведь Саша Александровна обязана ему жизнью!
— Изыди, — простонал Гранин в отчаянии, — я сильнее тебя.