Дочь Галилея
Шрифт:
Сим заканчиваю и посылаю Вам полные любви поздравления, вместе с сестрой Арканжелой, а напоминаю Вам, господин отец, что мы обе жаждем известий о состоянии Вашего здоровья.
Писано в Сан-Маттео, декабря, 19-го дня, в год 1625-й от Рождества Христова. Самая любящая дочь, Сестра Мария Челесте
Я возвращаю Вам скатерть, в которую Вы завернули присланного нам ягненка; и Вы, достославнейший господин отец, получите от нас также наволочку, которую мы положили поверх рубашек в крытую корзину.
Сад в обители Сан-Маттео в Арчетри, где расцвела к Рождеству роза, был настоящим земным раем, полным лекарственных
Огражденная по периметру стенами территория монастыря, не говоря уже о предписанном монахиням уставом изолированном существовании, служила для сестры Марии Челесте преддверием загробной жизни и подготовкой к ней. Вместо того чтобы сопротивляться такому отделению от мирских дел, запертые в обителях монахи и монахини той эпохи обычно проявляли смирение и даже с определенным рвением держались за свои замкнутые и самодостаточные общины, внутри которых некоторые проводили долгие годы (как, например, родная тетя папы Урбана VIII, прожившая в обители до восьмидесяти одного года) и где, если верить церковным книгам, чудеса стали едва ли не повседневным явлением. Статуя Благословенной Девы могла заплакать или склонить голову к усыпанным голубыми цветами кустам розмарина. Кости святых, погребенных на местном кладбище, могли вдруг начать отчетливо скрипеть и громыхать, предвещая смерть одной из монахинь.
Во флорентийских монастырях хранилось великое множество священных реликвий, в том числе пятьдесят одна подлинная колючка из тернового венца Иисуса Христа и туника, которую носил Франциск Ассизский, когда на его теле впервые проступили стигматы.
Различие, которое подметила сестра Мария Челесте между этой юдолью слез и гармонией рая, в точности повторяло аристотелевское разграничение между тленными земными материями и неизменным совершенством небес. Это созвучие не случайно, оно явилось результатом трудов плодовитого итальянского богослова св. Фомы Аквинского, который сумел привить сочинения Аристотеля, созданные в IV в. до н. э., к христианскому учению XIII в. Обстоятельные работы Фомы Аквинского целое столетие подряд вызывали широчайший отклик в церковных кругах и активно растущих университетах Европы, способствуя тому, что слова Аристотеля приобрели авторитет священного поучения - задолго до того, как Галилей начал свою книгу об архитектуре небес.
XIV «Малое и незначительное тело»
К 1626 г. Галилей надолго забросил свои «Диалоги», так что его друзья стали опасаться, что он может уже никогда к ним не вернуться. А если не Галилей, то кто осмелится исправить заблуждения людей относительно их эгоцентрического взгляда на космос? Кто лучше Галилея способен предложить для обсуждения самое что ни на
Видимая устойчивость Земли стала источником ложных представлений о ее стабильности. Ноги человека так твердо ступают по земной поверхности, что разум естественным образом объясняет ежедневное появление и исчезновение на небосклоне Солнца и Луны, планет и звезд движением этих внешних объектов по отношению к Земле. Даже ночью, при ясном небе, пораженный очевидной бесконечностью светящихся точек на темном своде, разум скорее готов вообразить вращение Вселенной, чем отказаться от утешительной мысли о прочности земной тверди.
Неоспоримое в своей простоте восприятие Земли как неподвижного тела находило доказательство во всем, что можно наблюдать вокруг. Медленное падение каждого осеннего листа становилось дополнительным доводом в пользу концепции неподвижности Земли. В самом деле, если Земля и правда с огромной скоростью поворачивается на восток, то падающие с деревьев листья должны перемещаться на запад. Не так ли?
Разве не должно ядро, вылетевшее из пушки в западную сторону, лететь быстрее, чем то, что направлено на восток?
Разве не должны птицы терять ориентацию во время полетов?
Эти вопросы, ставившие под сомнение суточное движение Земли, занимали собеседников в течение второго дня «Диалогов».
Здесь Галилей демонстрирует, что движение Земли - если она вообще движется - будет передавать свой глобальный импульс всем находящимся на ней объектам. Вместо того чтобы придавать им движение в одну сторону и мешать их перемещению в обратном направлении, все объекты обладают собственным движением, как пассажиры, находящиеся на борту корабля, могут подниматься на палубу или спускаться в нижние отсеки, несмотря на то, какое движение совершают их тела вместе с судном, - причем это, гораздо более стремительное, движение никак не мешает их собственным перемещениям на пути в две тысячи миль от Венеции до Алеппо.
Выстраивая свидетельство в пользу теории Коперника, Галилей вводит тем не менее осторожные обороты, призванные подчеркнуть, что лично он придерживается нейтральной позиции. «Я выступаю в споре от имени Коперника и надеваю эту маску, - поясняет Сальвиати двум собеседникам, - как нечто внешнее по отношению ко мне самому, выдвигая аргументы в пользу этой теории, но я хотел бы, чтобы вы руководствовались не тем, что я говорю в разгаре нашего представления, но лишь тем, что я произношу, снимая костюм, и, вероятно, тогда вы найдете меня иным, не таким, каковым я являюсь на сцене».
Это давало ему свободу более настойчиво вести спор, и Сальвиати показывает, как пушка, дуло которой направлено на восток, перемещается на восток вместе с Землей, как и загруженное в нее ядро. Следовательно, после выстрела на восток ядро это так же свободно летит вперед, как и то, что выпущено на запад. И на птиц, которые летят, конечно, медленнее, чем вращается Земля, не оказывает влияния ее суточное вращение. «Сам воздух, сквозь который они летят, - поясняет Сальвиати, - естественным образом следует за вращением Земли, перенося с собой птиц и все прочее, в нем находящееся, как он переносит облака. Так что и птицы не испытывают проблем, следуя за Землей, а потому они могут даже спать в потоке воздуха».