Дочь Господня
Шрифт:
От тел невинно убиенных монахов и малышки Фионы остались лишь темные пятна копоти, почти впитавшиеся в мокрую бумагу. Но рядом со мной еще лежал мертвый Гонтор де Пюи, превратившийся в жалкий обугленный остов.
– И что мне теперь делать? – растерянно вопросила я у окружающей меня тишины, опускаясь на колени и кончиком указательного пальца прикасаясь к берцовой кости погибшего стригоя. – Монахи ничего мне не рассказали, унеся с собой в могилу тщательно оберегаемые ими тайны. Вы тоже не успели закончить свое увлекательное повествование, – я виновато погладила останки великого патриарха. – Вы погибли из-за меня, и я… – но, очевидно, мое робкое касание все-таки оказалось слишком тяжелым, хрупкие обугленные кости не выдержали и начали рассыпаться. Я горестно вскрикнула. Но процесс уже стал необратимым. Ключицы, лопатки, череп невероятно правильной формы с высоким лбом и красивыми, сильными челюстями… Вскоре все это исчезло, передо
– Прах к праху! – печально напутствовала я. – Секреты так и остались секретами. Надеюсь, Иисус простил тебя, храбрый Гонтор де Пюи, и принял в Рай еще одну сумевшую очиститься от скверны душу!
Внезапно пепел пришел в движение. Мельчайшие частицы плавно перемещались по полу, складываясь в буквы.
– Стол! – потрясенно прочитала я. – При чем тут стол?
Но, увы, пепел не расщедрился на еще хотя бы одну подсказку, превратившись в серебристую звездную пыль, поднявшуюся вверх и растаявшую без следа. В воздухе разлился сладкий аромат ладана и мирры, да пронеслось легкое краткое дуновение, сходное с шелестом ангельских крыльев. На моих глазах выступили крупные слезы облегчения и умиления, я уверовала – Бог сжалился над старым стригоем и принял его в свои всепрощающие объятия.
Я в последний раз проникновенно шмыгнула носом и поднялась на ноги. В помещении имелся один-единственный стол – неописуемо обшарпанный и ветхий. Я целеустремленно обшарила все ящики, не пропустив ни малейшей полочки, ни самого захламленного уголка. В столе хранилась прорва ненужных вещей – свечные огарки, медные крестики и давно засохшие, обглоданные крысами хлебные корки. Связки выцветших документов и религиозные брошюры. Но, увы, я не обнаружила ничего, способного пролить хоть каплю света на интересующие меня тайны. Впрочем, я и сама не знала, что именно ищу. Уже почти отчаявшись, я случайно провела ладонью по внутренней поверхности столешницы этой шатающейся и скрипящей мебели. Совершенно неожиданно мои пальцы наткнулись на что-то тонкое и плоское, приклеенное к столу с помощью скотча. Я осторожно высвободила бесценную находку. Это оказался компьютерный диск, предусмотрительно завернутый в толстый слой прозрачного целлофана. Я сунула его в карман короткой кожаной курточки, так и оставшейся на мне под теплой меховой «Аляской», подаренной незнакомцем.
– Ага! – возликовала я. – Похоже, мои замшелые монахи не чурались последних достижений технического прогресса и были весьма продвинутыми стариками. Спасибо вам! – я благодарно поклонилась тему месту, где совсем недавно лежали тела братьев-госпитальеров. – Вот только почему вас двое – вместо трех?
Но в подвале царила могильная тишина. Я пожала плечами и вышла из архива, более не собираясь нарушать покой, оберегающий память о погибших здесь людях. При этом я пребывала в абсолютной убежденности, что защитивший меня стригой ничуть не подходил под презрительное определение «тварь» и перед лицом смерти вел себя как самый человечный из людей и принял неоспоримо благостную и мученическую кончину.
Обратный путь стал для меня решающим испытанием силы воли, твердости характера и выносливости духа. Меня спасла закалка, выработанная утренними пробежками. Вьюга ярилась и злобствовала, не желая выпускать из своих ледяных лап упрямо ускользающую жертву. «Зачем ты страдаешь, ведь я так нежен и мягок! – манил снег, затягивая в свои убаюкивающие объятия. – Ляг, не беги, смотри вечные сны смерти!» Но я настойчиво шла вперед, прикрывая лицо отворотами капюшона и обретая свежие силы в мечтах о кареглазом незнакомце. «Смирись, непокорная! – предательски вкрадчиво выпевал ветер, уподобясь волшебной эоловой арфе. – В этом мире уже нет никого, кроме меня!» Но я не хотела сдаваться. «Я твой друг! – завлекала и обманывала темнота. – Я дам тебе вечный покой и приют, только остановись, не беги…»
Мокрая, продрогшая, усталая и почти омертвевшая я ввалилась в вестибюль гостиницы «Звезда Венеции» и обессиленно рухнула на руки торопливо подхватившей меня Оливии. Я все-таки дошла.
Глава 5
Часам к десяти утра погода немного наладилась. Снегопад прекратился. Но взошедшее над домами солнце светило непривычно тускло, так и не сумев полностью пробиться сквозь толстый слой рыхлых дождевых облаков, со всех сторон плотно обложивших хмурое, серо-свинцовое небо. С мощеного камнями плаца перед дворцами Старой и Новой прокураций спешно выметали скрюченные тушки нескольких десятков мертвых голубей, не сумевших пережить страшную морозную ночь.
После двенадцати на дворе установился легкий бодрящий морозец. Почти готовая к выходу из дома и ждущая прихода Рауля, который должен был дать знать, когда соберется прибывшая на карнавал элита стригоев, Андреа с нескрываемым удовольствием следила за действиями слуги, расстилающего ковровые дорожки, и злорадно
Она собственноручно застегнула высокие белые сапожки и с тщеславным наслаждением накинула на плечи белую норковую шубку, кокетливо потеревшись бархатистой щекой об изысканный мех, переливающийся всеми оттенками светлого серебра. Подошла к высокому зеркалу в дорогой оправе и полюбовалась своей стройной фигурой, сегодня облаченной во все белое. «И какие идиоты придумали миф о том, что стригои не отражаются в зеркалах! – насмешливо фыркнула Андреа, изящно изгибая тонкий стан и картинно запахивая полы шубки. – А впрочем, не так уж они и наврали, сегодня я и впрямь неотразима!» Опьяненная чарующей властью собственной красоты, она прижалась губами к холодной поверхности зеркала и запечатлела на ней страстный поцелуй. На стекле остался безупречно четкий отпечаток накрашенных алым перламутром губ. Сейчас она выйдет из комнаты, а красующийся на равнодушном стекле рисунок ее губ сохранится надолго и будет напоминать о ней, об Андреа…
А вот от некоторых, прежде непобедимых и могущественных, не осталось ничего. Ни воспоминания, ни следа, ни славы. Только жалкая горстка разлетевшегося на ветру праха. «Как это символично! – усмехнулась стригойка. – «Sic transit gloria mundi» (Так проходит мирская слава), – напыщенно изрекла Андреа, мысленно потешаясь над убитым патриархом. – Вот, даже ненавистная церковная латынь пригодилась!»
Она не испытывала ни жалости, ни скорби, ни угрызений совести. Зачем? Сильный безжалостно истребил более слабого, отжившего свое. Именно таким и являлся в ее представлении извечный закон борьбы за существование. Она оказалась удачливее и корыстнее, она получила неограниченную власть над кланами и собиралась привести свой народ к невиданному прежде могуществу и тотальной власти над миром. Гонтор де Пюи бесследно исчез как со страниц истории, так и из памяти людей.
В тот момент Андреа не ведала одного – она ошибается. И ошибке этой было суждено стать роковой и уже непоправимой.
В двери вежливо постучали.
– Входи! – благосклонно пригласила Андреа, в качестве завершающего штриха обвивая шею длинной нитью крупного жемчуга, перемежающегося небольшими золотыми самородками произвольной формы. Ожерелье поражало варварским великолепием.
В комнату вошел граф Деверо в противовес своей госпоже мрачно разодетый в траурный черный бархат и настоящие кастильские кружева ручной работы. Стилизованный под эпоху возрождения вычурный костюм испанского гранда придавал его мощной фигуре легкий оттенок почти неуловимой сексуальности. Рауль замер на середине комнаты, не сводя с Андреа восхищенного взгляда. Стригойка самодовольно повела укутанными в мех плечами: