Дочь моего друга
Шрифт:
— Это уставные документы на компанию и купчие на землю и недвижимость Глеба. Я все вернул, ты можешь вступать в наследство. Еще он оставил тебе два миллиона долларов наличкой в сейфе, Виолетта была права насчет банковской ячейки. Я получил от Глеба письмо с ключом и договором на ячейку. Все оформлено на тебя, твой Циммерман в курсе.
Он нависает надо мной, но при этом подходит так близко, что мне достаточно протянуть руки, чтобы обвить его талию. Призываю на помощь все свои силы, чтобы не обнять и не прижаться щекой к твердому жилистому прессу.
Или
Щеку покалывает от ожидания. Я все еще помню, какой он на ощупь, достаточно сомкнуть руки. Внезапно накатывает волна страха, что он сейчас уйдет, и я больше его не увижу. Я сейчас его так люблю, он такой родной и близкий, что внутренности скручивает от боли.
Или это из-за того, что мой ребенок продолжает толкаться?
Демид срывается с места и начинает ходить по комнате то закладывая руки за голову, то суя их в карманы. Как будто ему не хочется уходить. Как будто его тоже ломает, как и меня.
Разве что, его никто не толкает изнутри...
Мне нужно погладить живот, успокоить своего малыша. Но я не могу. Я все еще не могу поймать волну Демида. И не хочу навязывать ему чувство вины.
— Мне не нужны деньги, забери их, — сглатываю, чтобы сказать, и Демид вновь оказывается напротив. Вдавливаюсь верхом живота в столешницу, а Демид хватает меня за подбородок, второй рукой упираясь в стол.
— Хватит изображать из себя оскорбленную невинность, Арина. Я палец о палец не ударил бы ради тебя. Все, что я сделал — только ради Глеба. Он в отличие от тебя верил мне и доверял. Как у такого как он родилась такая тупая и беспринципная тварь, понять не могу. Маленькая лживая сучка...
Он сверлит меня глазами, а я больше не могу держаться. У меня совсем не осталось сил. Слезы застилают глаза, текут по щекам к подбородку. Я несмело глажу пальцы Демида, проворачиваю голову и целую его в ладонь. Соленые капли стекают на его руку.
Он издает то ли стон, то ли рык. Вскидывается, одергивает руку с видом, словно прикоснулся к жабе. Склизкой, холодной и противной. Разворачивается и в два шага оказывается за порогом.
Вскакиваю, хочу бежать за ним, но ноги не держат. Хватаюсь за подоконник и смотрю в окно, как Демид оглядывается, держа руку на весу. Видит уличный каменный рукомойник, направляется к нему. Сует руку под воду, и меня по позвоночнику простреливает пронизывающая боль.
Он не просто меня презирает. Он мною брезгует. Я для него так и осталась предательницей. Маленькой и грязной.
Отшатываюсь от окна, Демид оборачивается, замирает. Буквально на секунды, а затем быстрым шагом идет к ожидающей его машине. Навстречу ему идет мама, но он ее чуть не сметает с дороги, ей приходится отбежать в сторону.
Пронизывающая боль накатывает с новой силой, по ногам бежит что-то теплое. Опускаю глаза, вижу алые струйки и от ужаса начинаю кричать. Последнее, что помню, круглые от испуга глаза мамы, и проваливаюсь в спасительную тьму.
***
Демид
И зачем я к ней поехал? Знал ведь, что ничем хорошим это не закончится. До последнего оттягивал, стоял и курил возле машины. В небо смотрел. Парни мои ждали терпеливо, молча. Представляю, как я их заебал.
Они надеялись, что я сейчас дам отмашку, мы вернемся в отель, а к ней с документами поедет Андрюха. Он у нас самый лояльный.
Но я сел в салон и приказал ехать к заданной точке геолокации.
К ней.
И даже когда к ее дому шел, держался. Но стоило переступить порог, все внутренние настройки слетели в один момент. Все нахуй посыпалось, все что я себе настраивал и нагромождал.
Все. Нахуй.
Как только глаза ее увидел.
Я сто тысяч раз говорил себе, что она никакой не враг. Она просто тупая малолетка, которую умело использовали большие дядьки в игре против меня. Просто бестолковое создание, которое умеет только плакать и сожалеть.
Но стоило увидеть ее большие блестящие глаза, меня вырубило, разорвало и размазало по стенам этой халупы, в которой почему-то живет местный пастор. Или кто он тут у них. Отчим Арины.
В ее глазах вспыхнула радость. И еще ожидание.
Ну блядь. Ну блядь же. Нет, мне не показалось.
Я ее чуть ли не нахуй послал, когда она в тюрьму ко мне приходила. Когда пыталась Циммермана молодого подключить, типа адвоката мне наняла. И деньги прислала за проданный «порше».
А у нее глаза горят, когда она меня видит. Ну не пиздец?
Я деньги, кстати, к тем, что в ячейке лежали, добавил. У меня теперь благодаря двум заводам Ямпольского все заебись. Мы их подубили, конечно, но не сильно, чтобы можно было относительно безболезненно по новой запустить.
А она сидит за кривоногим столиком в убогой лачуге и радуется. Надеется.
Как я это понял? А хер его знает, как. Почувствовал, наверное. Да и не умеет она притворяться, не научилась еще.
Она видела, какой я «приветливый» приехал. Лучился весь доброжелательностью к людям и окружающей действительности. Испугалась, конечно, вцепилась в свой стол, вжалась в него.
А меня сука несло.
Чего я ждал? Я же, выходит, совсем ее не знаю?
Выходит, так.
Мне хотелось ее поймать хоть на чем-то. На словах, на действиях, на эмоциях. Наигранных, несдержанных, фальшивых. Вызывал эти эмоции, подводил к тому, чтобы не сдержалась.
Но она только цеплялась за ебучий стол. А я за остатки здравого смысла.
Ее еле слышное признание в любви стало последней каплей. Если до этого я еще как-то держался, то после наружу поперли все мои демоны, дружной толпой. И если у всего этого есть хоть какое-то объяснение, то я его знаю.
Потому что я блядь тоже. Тоже люблю. Ненавижу, а люблю.
И еще потому, что из ее глаз исчезло ожидание.
Я видел, как оно уходит, по каплям. Хотелось остановить, сделать что-нибудь, чтобы ее глаза не делались такими пустыми. Потухшими.