Дочь орла
Шрифт:
— Я думаю, что господин герцог предпочел бы мое отсутствие моему присутствию. Но я поеду, если ты мне обещаешь, что останешься здесь, пока дело не будет улажено.
Феофано казалась слегка смущенной. Аспасия подумала, что она могла забыть, как бесстрашен Исмаил, когда дело касается его врачебного дела.
— Разумно, — сказала Аспасия, — оставаться в известном охраняемом месте, чтобы армии и посольства знали, куда прийти в случае необходимости. Генрих не станет переходить Альпы. У него забот полон рот и в Германии.
— Да, — сказала Феофано. — Я хотела
— При крайней необходимости, — отвечал он, — и летом. Да. До тех пор ты можешь полагаться на верных людей. И среди них на нас.
Она улыбнулась, возможно, помимо воли:
— Нет никого вернее вас, мастер Исмаил. У вас должны бы брать уроки чести христианнейший мятежный герцог и все его приспешники. — Она встала и снова превратилась в императрицу, какой она была в глазах всего мира. — Можете выезжать, когда пожелаете. Послания вам передадут и предоставят все необходимое для путешествия.
Аспасия низко поклонилась. Феофано смотрела на нее ясными глубокими глазами. В них Аспасия прочла все, о чем не было сказано и что она должна была понять. Горе, гнев, несгибаемая воля. Генрих похитил Оттона, но не похитил права на империю.
Аспасия почти пожалела мятежника. Он еще не знал, какого врага нажил. Императрицу, у которой он попытался украсть ее империю; мать, у которой он украл ребенка.
Феофано протянула к ней руки. Аспасия бросилась в ее объятия. Они замерли надолго. Феофано крепилась, Аспасия с трудом сдержала непрошеные слезы.
Императрица на прощанье обняла и Исмаила, и Герберта. Они вели себя по-разному: Исмаил с обычным достоинством, Герберт с искренней сердечностью. На все лица легла печать какого-то озарения, словно у юных воинов, идущих на первую битву. Аспасия улыбнулась бы, если бы не чувствовала сама того же озарения. Может быть, в Византии это показалось бы глупым, но испытанное ощущение увеличило ее силы.
— С Богом, — сказала Феофано.
Императрица Аделаида послала за Аспасией ни свет ни заря и пригласила ее прийти перед утренней мессой. Вполне в ее духе было считать, что все поднимаются чуть свет, до ранней службы, как это делали она сама и монахини в монастыре. Аспасия, тело которой все чаще напоминало ей, что она уже не так молода, торопилась привести себя в порядок, пока присланный за нею паж ждал ее, волнуясь, в коридоре.
Она не особо удивилась, когда оказалось, что она должна еще ожидать в ледяной прихожей. Она слышала, как молится императрица. Аделаида была известна своей набожностью, которую разделяла с мужем и передала сыну. Аспасия, безнадежно далекая от религиозных увлечений, почти позавидовала ей. Истинная религиозность находит наслаждение в молитвах. Аспасии оставалось сидеть, дрожа от холода и тоскуя по покинутой теплой постели. И оставленному в ней Исмаилу.
Наконец паж пришел за нею. Спальня императрицы Аделаиды была сурова, как монашеская келья. Никаких признаков уюта, так любимого Феофано. Узкая кровать без
Императрица была похожа на монахиню-бенедиктинку в своей простой и грубой черной одежде, в черном покрывале на голове. На лице ее не было краски, ни единого украшения не смягчало простоту ее траурного платья. Пояс был из простой кожи, железная пряжка — без рисунка. На груди — простой серебряный крест.
Характер ее не стал мягче, дух ее не стал слабее. Она не предложила Аспасии сесть. Вокруг были ее придворные, ее священники с довольными, сытыми лицами.
— Ты возвращаешься в Германию, — сказала императрица.
Аспасия наклонила голову.
— Ты — не самый худший выбор. Хотя почему ее величество предпочла послать тебя, когда есть столько достойных священников, готовых и жаждущих служить ей…
— Возможно, ваше величество, — сказала Аспасия, — она считает, что я смогу передать ее послания так, как она хочет, чтобы они были переданы.
Ноздри Аделаиды раздулись:
— Наверное.
— Ваше величество хочет подвергнуть сомнению этот выбор? — спросила Аспасия.
— Ее величество, — отвечала Аделаида, — поступает, как считает нужным.
— Она, ваше величество, считает нужным разделять с вами регентство, доверенное ей. Она нуждается в вашей мудрости и приветствует ее. Вы посоветуете ей послать другого вместо меня?
— Ты послушаешься?
— Я повинуюсь моей госпоже.
Аделаида тонко улыбнулась.
— Но ты не давала мне никаких клятв.
— Ваше величество желает этого?
Аделаида молчала. Аспасия и надеялась, что она будет молчать. Она никогда никому не давала клятв, не клялась в верности. Феофано никогда не требовала этого. Аспасия служила ей по своей доброй воле, только из любви и преданности.
— Я знаю, — сказала Аспасия, — что я плохо выполнила возложенную на меня обязанность печься о безопасности императора. То, что я должна сделать сейчас, будет искуплением.
И в самом деле: чистилище едва ли хуже, чем Альпы зимой.
— Смотри, не забудь об этом, — сказала Аделаида. — И нелишне было бы тебе время от времени обращаться к Господу с просьбой наставить на путь истинный.
— Я так и делаю постоянно с тех пор, как у меня отняли моего императора.
— Это было скверное дело, — сказала Аделаида. На мгновение она показалась усталой, даже печальной. Но быстро собралась, глаза ее сузились, подбородок отвердел: — Если епископы против нас, если они даже предают нас — Господь их осудит.
— Я искренне надеюсь на это, — сказала Аспасия.
Императрица никогда бы не выразила ей своего одобрения, но в ее взгляде появилось что-то похожее на уважение:
— Кроме всего прочего, твои византийские хитрости могут оказаться полезными. Генрих не поддастся: он был упрямцем еще в колыбели. Но те, кто окружает его, франки за границами его страны — их ты можешь победить. Как ты это сделаешь, я и знать не желаю.