Дочь палача
Шрифт:
Куизль с любопытством приблизился к носилкам. Симон последовал за ним. Сколоченные доски были обложены хворостом и свежими еловыми ветками. Смолистый аромат почти не перебивал жуткий запах, исходивший от трупа. Тело Йоханнеса представляло собой сплошное черное пятно, над лицом кружили мухи. Глаза, полные ужаса, были широко открыты и уставились в небо. Кто-то милостиво накрыл их двумя монетками. Под подбородком выделялся глубокий разрез, протянувшийся от уха до уха. Кровь засохла на рубашке мальчика,
Симон невольно поежился. Кто смог сотворить такое? Мальчику от силы исполнилось двенадцать. Он и нагрешил-то, наверное, лишь тем, что без спроса взял буханку хлеба или кружку молока. И вот он лежал теперь, холодный и бледный, встретив столь кровавый конец своей короткой и безрадостной жизни. Его никогда не любили, только терпели, он и после смерти остался изгоем. И сейчас не было никого, кто о нем по-настоящему плакал бы. Трактирщик Штрассер стоял у носилок, поджав губы. Разгневанный, полный ненависти к убийце, он, в общем-то, не особенно печалился.
Палач осторожно перевернул мальчика на бок. На лопатке был фиолетовый знак, стертый, но пока еще хорошо заметный. Круг и крест в нижней его части.
– Метка дьявола, – прошептал священник, перекрестился и принялся читать молитву. – Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое…
– Где его нашли? – спросил Куизль, не отводя взгляда от мертвеца.
– В сарае, в самом дальнем углу, заваленного соломой.
Симон обернулся. Говорил Франц Штрассер. Трактирщик, полный ярости, смотрел на то, что некогда было его приемным сыном.
– Он, должно быть, уже давно там лежал. Йозефа пошла проверить, потому что вонять начало. Думали, там какое-нибудь животное сдохло. А там Йоханнес… – пробормотал Франц.
Симон содрогнулся. Разрез был точно таким же, как и у маленького Антона несколько дней назад. Петер Гриммер, Антон Кратц, Йоханнес Штрассер… Что же с Софией и Кларой? Неужели дьявол и до них добрался?
Палач склонился и принялся осматривать тело. Он проверил рану, поискал другие повреждения. Ничего не нашел и понюхал труп.
– Три дня, не больше, – сказал он. – Тот, кто его убил, знает свое дело. Аккуратно перерезал горло, и всё.
Священник злобно на него покосился.
– Довольно, Куизль, – пролаял он. – Можешь идти. Об остальном позаботится церковь. Займись лучше вашей ведьмой, этой Штехлин! Все это на ее совести!
Трактирщик рядом с ним закивал.
– Йоханнес часто бывал у нее. Вместе с другими сиротами и этой рыжей Софией. Она заколдовала его, и теперь дьявол забирает души бедных детишек!
Со всех сторон зазвучали молитвы, все начали переговариваться. Штрассер воодушевился:
– Передай господам в городе, если они скорее не покончат с этой
Несколько крестьян что-то согласно выкрикнули, а он все не унимался:
– Мы подвесим ее повыше и разожжем под ней огонь. И тогда уж выясним, кто с ней заодно!
Священник рассудительно кивнул.
– В чем-то он прав, – сказал он. – Мы не можем просто так смотреть, как дьявол забирает наших детей одного за другим, и не попытаться положить этому конец. Ведьмы должны сгореть.
– Ведьмы? – переспросил Симон.
Священник пожал плечами.
– Ведь очевидно же, что это не может быть делом рук лишь одной ведьмы. Дьяволу помогает целое множество их. А кроме того… – он поднял вверх указательный палец, словно высказывал неопровержимое доказательство в цепочке логических рассуждений. – Штехлин сейчас в тюрьме, так ведь? Значит, есть еще кто-то! Совсем скоро Вальпургиева ночь. Возможно, в лесу любовницы сатаны уже танцуют по ночам с нечистым и целуют его между ягодиц. А потом, голые и опьяненные, являются в город, чтобы напиться кровью детей.
– Да вы сами-то себе верите? – возразил Симон немного растерянно. – Это же страшилки, и ничего более!
– У Штехлин дома была летучая мазь и колдовская смола, – выкрикнул кто-то из крестьян позади. – Мне Бертхольд рассказывал. Он наблюдал за пыткой. Теперь она наслала на себя беспамятство, чтобы не выдавать своих сообщниц! А в Вальпургиеву ночь они еще больше детей заберут!
Франц Штрассер согласно кивнул.
– Йоханнес часто бывал в лесу. Быть может, они его туда и заманивали. Он то и дело болтал о каком-то укрытии.
– Об укрытии? – спросил Куизль.
Все это время палач молча изучал тело, даже осмотрел тщательно окровавленные волосы и ногти. Потом еще раз поглядел на отметину. И, похоже, только сейчас заинтересовался разговором.
– Что за укрытие?
Франц пожал плечами.
– Я же лекарю уже рассказывал, – пробормотал он. – Где-то в лесу. Видимо, берлога какая-то, или что-нибудь в этом духе. Возвращался он всегда перемазанный в грязи.
Палач еще раз осмотрел окоченевшие пальцы мальчика.
– Что значит «в грязи перемазанный»? – спросил он.
– Ну, в глине. Будто копался где-то…
Якоб Куизль закрыл глаза.
– Черт меня побери, дурака тупого, – пробормотал он. – Как же я сразу-то не понял?
– Что… что такое? – прошептал Симон, который стоял возле него и единственный услышал палача. – Что вы не поняли?
Куизль схватил лекаря за руку и потащил из толпы.
– Я… не совсем уверен, – сказал он. – Но, кажется, знаю, где это самое укрытие.
– Где? – у Симона бешено заколотилось сердце.