Дочь реки
Шрифт:
— Надеюсь, вы не увезете на Стонфанг еще одну невесту? — наконец улыбнулся правитель, явно переступив через себя. — Эта девица другому предназначена.
Гроза задавила в груди вздох и потупилась, как натолкнулась на взгляд князя, который явно говорил о том, кого он имел в виду: уж точно не Домаслава. И ладони вспотели в ожидании решения мужей, ехать ей все ж с княжной или нет. Хорошо бы поехать: там как раз место нужное будет по дороге, где мать можно было бы кликнуть и увидеться с ней наконец. Просто так она не не спешила дочери показываться.
— Ваши невесты хороши, — Уннар, кажется, первый раз за вечер посмотрел на Грозу: так сильно его привлекала Беляна, что до других ему и дела не было. — Да мне одна только нужна. А что до моих хирдманнов, то они на чужое не позарятся, коли приказа такого не будет.
Мужи расхохотались зычно: даже задрожал огонь пламенников и лучин от загулявшего по трапезной воздуха. Да только ответ варяга князю совсем не понравился: на миг сощурились его глаза, бросив в стороны от уголков резкие морщинки. Дернулись желваки на щеках. Но лицо его вмиг расслабилось, как только взор гостя вновь обратился к нему. Отец все это увидел, конечно, и вдруг хлопнул ладонью по столу, чуть приподнимаясь. Тихо стукнулись друг о друга братины, что стояли перед ним.
— Пусть едет, — он наклонился в сторону Уннара. — Что ей тут одной в ожидании жениха киснуть? Пусть проводит подругу. Может, любопытного чего повидает в пути. Да и торг в Веривече хороший.
— Хорошее решение, боярин, — тут же поддержал его варяг. — Значит, через день отправляемся. А там женщин обратно ваши кмети проводят.
Гроза и поверить не могла, что все так обернулось. Все думала-думала, как из острога добраться туда, куда надо. А получалось, что только в стенах ей и сидеть. А тут нежданно помог Уннар, а чему больше дивиться — отец, хоть и казалось, что из-под своего крыла он дочь до самой свадьбы теперь не отпустит.
Скоро принялись за сборы. Гроза почти все вещи свои в Волоцке оставила, а потому управилась быстро. Зато Беляна все возилась и возилась, и должна бы помогать Драгице, да только мешала, кажется. Да как бы то ни было, а все равно собрались с горем пополам. А княжна такая взбудораженная оказалась к ночи, накрутив себя мыслями о скорой дороге и о неизбежности той, что ждала ее впереди, что, кажется, не уснет вовсе.
Гроза волновалась тоже, признаться. Все думала о том, как доберется наконец до старой ивы той, под которой встретит мать — совсем, как во сне своем, которого давно уж не видела. Все думала, что скажет ей, как уговаривать будет отца отпустить, а все равно угадать не могла, что на это вила сможет ей ответить.
Уже засыпая, в тот миг, когда не можешь скинуть липкие оковы сна, но что-то еще видишь и слышишь вокруг, Гроза поняла, что кто-то зашел к ней в горницу. Но пробыл недолго — и ушел, так ничего не сказав и не сделав, кажется. А утром она нашла на столе синюю шелковую ленту, которую оставила в Волоцке, когда сбежала оттуда. Нарочно оставила — чтобы не вспоминать и не думать о том, кто ее подарил. И вот она вернулась, словно обрывок тонкого речного русла. Лежала на потемневших досках, выделялась на них так ясно, что глаза кололо.
Гроза взяла ее, разглядывая, как первый раз увидела.
— Нет уж, Владивой, хватит… — сказала сама себе или тому, кто как будто услышать ее мог.
И вздрогнула, когда открылась дверь в горницу. Вошла челядинка, неся свернутые исподки, недавно выстиранные и высушенные. Девушка коротко и чуть вопросительно взглянула на Грозу: видно еще повелений каких ждала. А та протянула ей ленту:
— Вот, подарок тебе, — улыбнулась.
Челядинка опустила взгляд на кусочек драгоценной ткани, словно и не поверила. Но все ж приняла подарок, поблагодарив так тихо, что и не услышишь, коли нарочно не пытаться.
Как начало светать, выехали из острога. На сей раз Грозе не позволили верхом вместе с мужчинами ехать: усадили в повозку к Беляне с Драгицей. И она долго еще чувствовала спиной взгляды отца и князя, хоть ворота уже давно закрылись.
А скоро обхватила привычная уже лесная глушь со всех сторон, закачались обтрепанные всеми ветрами лапы елей над головой. Затряслась телега на неровной дорожке: только кочки да корни, все зубы пересчитаешь. А раньше-то Гроза и не замечала такого, когда пешком тут ходила. Она даже гневно посмотрела на ближнего кметя, который ехал прямо рядом с ней, но тот на ее молчаливое негодование и внимания не обратил. Туманное утро бодрило, словно бы обмывая лицо прохладной влагой, что дрожала на ресницах и кудрявила тонкие прядки у шеи и висков. Помалу проступило сквозь теплую золотистую дымку, что кутала верхушки елей, размытое Дажьбожье око. Словно сами боги еще не проснулись и только-только открывали глаза, чтобы обратить взор из Прави в Явь. И так легко становилось на душе в этом рассеянном зыбком свете, который почти ощутимо струился по коже, трогал колты, переливаясь на их острых лучах маленькими вспышками, оседал на подставленных ладонях, будто зверек какой — так и хочется погладить. Все сонное раздражение ушло — осталось только предвкушение не слишком долгой, но и неблизкой дороги, что обещала если не освобождение от тревог, то хотя бы определенность и понимание того, что дальше делать.
К полудню добрались до Любшины, которая еще не оправилась после напастей, что свалились на нее. Остановились на недолгий отдых, и тут же вокруг чужаков начали кружить местные, не подходя близко к стоянке, что устроили за околицей, но любопытствуя. Спрашивая, не нужно ли что в дорогу, хоть и у самих, видно, сейчас в закромах уж ветер погуливал. И как Беляна ни пряталась, а все равно ее замечали люди сведущие, узнавали даже.
Мужики завязывали разговоры с кметями и хирдманнами. Женщины справлялись о том, как поживают родичи в Белодоле, как будто Гроза или Беляна могли о том знать. Скоро Уннара утомила эта суета вокруг, и он велел не задерживаться больше. Отчего-то посмурнел сильно, потемнел его взгляд, обращенный на невесту: как бы не случилось так, что кто-то из добросердечных баб не шепнул ему что мимоходом о Беляне. Всегда найдутся такие, кто нужным посчитает нос свой во все сунуть.
Беляна тоже заметила перемены в нем и вовсе сникла, то и дело поглядывая на варяга, который ехал чуть впереди повозки. Его широкая спина мерно покачивалась из стороны в сторону, ветер трогал лежащие между лопаток светло-русые волосы. Он сидел прямо — даже слишком. И, кажется, удерживался от того, чтобы взглянуть на княжну лишний раз. И если до стоянки в Любшине он время от времени заговаривал с невестой, улыбался ей и спрашивал других женщин, удобно ли им и ничего ли не беспокоит, то сейчас словно онемел.
Так и прошло время до вечера. Как тронула первая мгла сумерек совсем прояснившееся к вечеру небо, встала, словно россыпь дубовых пней на вырубке, перед ними еще одна весь. Поглуше, потише, чем Любшина. Но все равно большая: места тут речные, течение брата Волани — Сома — широкое, только и рыбачь вволю. Споро развернули стан — рук-то сильных рабочих много. А там и на ночлег улеглись. И все Беляна ворочалась с боку на бок до самой черноты ночной, которая теперь наступала все позже, как раскручивалось годовое коло к самой верхушке — Купале.