Дочь роскоши
Шрифт:
– Мама, я не… я не виновата…
Мать хлестнула Дебби по губам. Та упала, ударившись плечом о шкаф. Что-то внутри со стуком упало с полки вниз.
– Ах ты, мерзкая потаскушка! – Она снова хлестнула Дебби, но на этот раз ей удалось избежать удара, и она проскользнула мимо матери в дверь.
– Я ничего не могла сделать! Ничего! Он заставляет меня!
– Тебе это нравится – сама знаешь! – Это вступил Барри.
– Мне не нравится! Я это ненавижу! Я тебя ненавижу…
– Ты – ненасытная!
– Я ненавижу это!
– Вечно бродит тут, почти раздетая! И сама просит – проклятая сучка!
– Я не прошу! Это неправда! Ты меня принуждаешь! Он принуждает меня!
– Врунья!
– Заткнитесь!
Дебби попятилась. Оказавшись в холле, она повернулась и бросилась вверх по лестнице, ее босые ступни шлепали по выношенной ковровой дорожке. Она буквально ввалилась в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Она сильно дрожала, дыхание вырывалось сухими рыданиями, а потом неукротимым потоком по щекам заструились слезы. Дебби все еще слышала доносившиеся снизу громкие голоса, но ей казалось, что они звучат где-то далеко.
Это было несправедливо – несправедливо! Она никогда не поощряла эту деревенщину – неужели она могла бы! Но ее мать не поверила ей. Она боготворила землю, но которой ступал этот ублюдок.
Дебби упала навзничь на свою кровать, горько зарыдала и свернулась калачиком, накрыв голову подушкой, чтобы не слышать злые голоса, звучавшие там, внизу. А когда сотрясавшие ее рыдания прошли, она уже знала, что будет делать. Она больше не останется здесь, под одной крышей с ними – ни дня дольше. Она уедет – поедет в Лондон, она ведь всегда себе это обещала, и теперь она поедет.
Она встала, надела мини-юбку и хлопковую водолазку, повесила несколько цепочек на шею, прицепила большие позвякивающие серьги. Потом она извлекла из верхнего ящика гардероба свой старый школьный портплед и начала швырять туда вещички. Их у нее было немного: кое-какая дешевая одежонка, немного бижутерии, косметика, фен и парочка кассет с любимыми записями. Она порылась в своем видавшем виды шкафу в поисках футляра из-под своих старых солнечных очков, который использовала как тайный кошелек, – мать не преминула бы ограбить ее, если бы ей приспичило выпить или выкурить пачку сигарет. Она вытащила деньги на билет до Лондона, а потом засунула футляр в портплед – под одежду и свои любимые белые пластиковые туфли. Сверху она положила обожаемую мягкую игрушку – пушистого медвежонка-коалу, которого берегла с детских лет, а также аккуратно обернутый поэтический сборник: она умудрилась заиграть и не вернуть его в школьную библиотеку, потому что ей очень нравились некоторые стихотворения из него. Потом Дебби застегнула молнию портпледа, набросила свой жакет из кожезаменителя и взяла сумку.
Она открыла дверь спальни, выскользнула на лестничную площадку и прислушалась. Возбужденные голоса стихли, но зато из спальни матери доносились специфические звуки. Ее мать и Барри трахались. При мысли об этом у Дебби к горлу подступила желчь. Она быстро тихонько прошла мимо двери спальни и вниз по лестнице, боясь услышать резкий голос матери, вопрошавший, куда это она направляется, хотя и понимала, что они теперь слишком заняты, чтобы обратить внимание на что-либо.
На кухне она завернула себе сандвич с мармеладом, который обычно делала на завтрак, в кусок пленки и положила его в сумку. В этот миг ей казалось, что она никогда не захочет есть, но здравый смысл подсказывал, что вскоре она проголодается. Потом вышла через заднюю дверь и закрыла ее за собой.
На улице было прохладно, свежо. Дебби дрожала больше от нервного возбуждения, чем от холода. Она еще раз взглянула на дом, на окнах были отдернуты шторы, словно днем. Ею овладело чувство парящей свободы. Она выбралась на улицу и пошла так быстро, как ей позволяли босоножки на высоких каблуках. Назад она больше не оглядывалась.
Она уходит, она едет в Лондон, чтобы кем-то стать. А назад она больше не вернется. Никогда!
Но только все это было утром. А теперь, несколько часов спустя, когда она сидела, съежившись в глубоком кресле, на Паддингтонском вокзале, замерзшая, голодная и немного испуганная, Дебби почти хотела оказаться дома, где по крайней мере могла бы согреться, приготовить себе выпить что-нибудь горяченькое, не раздумывая, может ли она это себе позволить. Но уж слишком поздно менять решение. Она не вернется в Плимут. Ее мать начнет орать на нее, будет спрашивать, где, черт побери, она шлялась, но через денек-другой все забудется и повторится, как всегда.
Все. При этой мысли решимость Дебби укрепилась. Она не может вернуться, снова оказаться в ловушке и вести эту жизнь, которую ей уготовила мать. Вечно злобная, она обвиняла дочь во всех смертных грехах, включая то, что она выросла и стала красивой девушкой, в то время как мать быстро превращалась в потрепанную старую потаскуху. Она не вернется к Барри и его мерзким требованиям. Он снова начнет лезть к ней, лишь только ее мать отвернется. Она не может вернуться – и не станет. Все, разрыв. И все, что ей надо сейчас, – это выстоять до конца.
– Эй, дорогуля, ты тут совсем одна?
Дебби ошарашенно подняла голову.
– Вы со мной говорите?
– Ну, я вроде никого поблизости не вижу, а ты?
Это был моложавый мужчина с тонким носатым лицом и волосами до плеч, стянутыми на затылке в хвост. На нем были расклешенные джинсы, башмаки на платформе и огромное количество украшений.
– Не надо так бояться! – Он засмеялся, вытащил пачку сигарет и протянул ей. – Хочешь?
Дебби покачала головой.
Он прикурил и выбросил спичку.
– Только что приехала сюда, да?
Дебби кивнула.
– Сбежала из дома, а теперь некуда пойти? Я знаю – это ведь старая история. Хочешь кровать на ночь?
Кровать. Он предлагает ей райское наслаждение. Какой-то миг Дебби колебалась, но только миг. Она знала, кто это – слышала о такого рода типах. Это сводник, рыскавший по улицам и вокзалам в поисках новых девочек, которым некуда деться, беглянок, приехавших в Лондон. Если она сейчас с ним пойдет, это станет началом следующей степени ее падения. Не для того она удрала от Барри, чтобы кончить уличной шлюхой. Она крепко прижала к себе сумку и отвела взгляд от его носатой физиономии.
– Нет, благодарю вас.
– Это приличная комната, не свинарник. Пошли, дорогуша.
– Я же сказала, нет.
Губы его изогнулись в ухмылке, а она почувствовала страх, осознав, насколько была одинокой и беззащитной. Тогда он пожал плечами.
– Ну как хочешь.
Она проследила, как он уходит, а потом встала и направилась ко входу в вокзал. Ей надо убираться отсюда, убираться. Могут еще прийти такие же, вроде него, что слоняются по платформам; а может, полицейский начнет ее расспрашивать. Они могут отправить ее домой или, хуже того, заберут в приют. Когда-то давно Дебби уже была в приюте, но на всю жизнь возненавидела его. Запах этого детского дома: смешанный аромат дезинфекции с капустой и вареной рыбой, вонь от прописанных детских кроваток долгое время преследовали ее в кошмарных снах. Сейчас ей было пятнадцать, но она понимала, что по возрасту ее еще могут забрать в приют, если так распорядятся власти.