Дочери Торхельма
Шрифт:
Фрида вспыхнула. Ладони на столе сжались в кулаки, но ответила она спокойно.
— Не твое дело, что толкнуло меня на эту, как ты называешь, подлость. Теперь это уже не важно. Мне нужен ребенок от тебя и если ты хочешь, чтобы я дала тебе развод, то постараешься, чтобы я как можно скорее забеременела.
Ролло резко поднялся. Глаза его вспыхнули злостью, а руки вцепились в край стола. Фрида внутренне сжалась, опасаясь, что находясь в таком состоянии, он может перевернуть стол или вышвырнуть ее прочь из комнаты. Но Ролло сдержался.
— Ты что, не понимаешь, женщина, что мне даже противна сама мысль о
Фрида медленно встала, наклонилась к нему. Их лица оказались довольно близко друг от друга.
— Мне тоже теперь не очень хочется, чтобы ко мне прикасались с такой ненавистью, но ребенка я рожу только от тебя, моего законного мужа, или ты проклянешь всю свою оставшуюся жизнь. Уж я сумею тебе ее подпортить!
— И не сомневаюсь, — ответил он слишком резко. Острое желание придушить наглую женщину поднялось в нем жаркой волной. Одна только мысль о том, что ему придется лечь в постель с этой змеей отбивало всякое желание у него, как у мужчины…но в то же время быть вновь свободным ото всех обязательств и выбрать жену, которая понравится ему самому, это была манящая идея. Потому Ролло сдержал резкие слова, уже готовые сорваться с его губ и задумался.
— Соглашайся, — с насмешкой произнесла Фрида, — Больше предлагать подобного не стану! А если будешь упрямится, то просто переступлю через свою гордость и действительно найду себе мужчину, который сделает мне ребенка без проблем, а тебе, мой дорогой муженек, придется воспитывать его, как собственного, а затем отдать ему свои земли, как законному наследнику. Этого хочешь? — и она с вызовом посмотрела на мужа.
Рука Ролло дрогнула, затем сжалась в кулак. Только собрав всю силу воли, он удержался от хлесткой пощечины, которой так хотел наградить верную супругу. А Фрида только рассмеялась, бесшумно и зло.
— Хорошо, — кивнул Ролло, — Я согласен, а теперь выметайся, — и указал на двери, — Сегодня я хочу провести ночь с той женщиной, что не вызывает у меня приступа тошноты.
Фрида поспешила к дверям, не заставляя просить себя дважды. В коридоре ждала Самира. Рабыня посторонилась, пропуская мимо себя прямую, как стена женщину и поспешно шмыгнула в двери в комнату Ролло.
— Господин! — пролепетала она нежно. Самира слышала разговор хозяев, но предпочла забыть об этом. Она подошла к Ролло и обхватила его шею руками, позволив платью, уже спущенному на плечах, соскользнуть вниз.
— Я хочу, чтобы вы расслабились, господин, позвольте… — и она потянула его за руку в сторону кровати, но Ролло неожиданно для самого себя, высвободил руку. Все его мысли сейчас были заняты Фридой и ее наглым предложением. Желания развлечься с Самирой больше не возникло.
— Самира, — сказал он, — Пойди вон! — и сел на кровать.
Девушка сперва растерянно похлопала ресницами и сделала очередную попытку обратить на себя внимание молодого мужчины, но тот только зло прикрикнул на нее и велел убираться. Глаза Ролло метали молнии, рот искажен от охватившей его бешеной ярости.
— Как скажете, господин, — произнесла девушка и надев платье, выскочила в двери с завидной поспешностью. Такого Ролло она видела впервые, и он напугал ее. Девушка успокоилась только когда пришла в людскую и легла на свою койку, рядом с еще одной из рабынь. Та сонно по возмущалась,
Скоро уснула и сама Самира. Весь дом погрузился в сновидение. Не спали только Фрида, которая никак не могла успокоить колотившееся сердце от осознания того, что сделала, и Ролло, глядящий в потолок над свое головой.
Осень в этом году была холодной. Короткое бабье лето промелькнуло быстрее, чем падает лист, сорванный ветром с дерева и следом за прощальным теплом начались затяжные дожди. Каждый день сверху на землю глядело пасмурное небо, без единого проблеска солнечного света. Холодные ветра облюбовали северные берега и казалось, поселились там навечно. Море все время штормило и стало грязного серого цвета, холодное…неприветливое…отталкивающее. Хотя, благодаря ненастью, Фрей и его люди задержались у нас в имении, и я предполагала, что возможно на зиму они останутся с нами.
Несмотря на ненастную погоду я почти каждый день ходила по старой тропинке, ведущей в дому старухи Хеге мимо мертвого леса, сбросившего последние ржавые листья…только теперь никак не могла отыскать дом. Словно какие-то силы уводили меня в сторону, застилали глаза. Словно Хеге исчезла вместе с ее покосившейся избой и небольшим хозяйством. Но я стала догадываться, что это сама ведьма закрыла мне вход в свои владения, опасаясь, что я стану расспрашивать ее о Сьегарде. И она не ошибалась. Я очень хотела знать, куда он ушел и вернется ли когда-нибудь. Я не плакала, хотя грусть разрывала мне сердце. Мои слезы ничем не помогли бы, и я прекрасно знала это. Я мечтала только о том, чтобы судьба дала мне еще один шанс встретиться с колдуном и сказать ему о том, как он мне дорог, признаться в своей нерешительности и в том, что он мне очень сильно нравится. Узнай о моих мыслях Лорри, будь она рядом, она посмеялась бы надо мной, назвав ребенком и была бы права. Я поступила так, как поступают дети, испугавшись и отступив…
Вот и сейчас я пробиралась мимо голых ветвей мертвого леса. Они тянули ко мне свои руки, так похожие на тонкие кости скелета. Голые и сухие. Хватали за волосы, рвали платье, а ветер где-то там, над головой стонал грозно и страшно, швыряя в меня горстями мелкие капли дождя.
— Хеге! — крикнула я, отчаявшись, — Покажись! Нам надо поговорить! — но как и всегда в ответ только скрип качающихся под порывами деревьев, да шум дождевых капель по листве под моими ногами.
Возвращалась я домой такая же понурая и печальная. А на крыльце меня уже ждала мать.
Сванхильд поспешно набросила на мои плечи теплый вязаный платок и обняла за плечи.
— Пойдем в дом, переоденешься и обсохнешь, — сказала она и увлекла меня внутрь, где пахло сухими ветками горящего бука и летними травами, высушенными и развешенными по углам.
— Перестань уже ходить туда, — сказала мать, когда мы сели перед камином. Я в свежем сухом платье и она, глядящая на меня с грустью.
— Ты думаешь, все напрасно? — спросила я. Мать не знала о моем разбитом сердце, но догадывалась о многом, хотя мы с ней так ни разу не поговорили по душам, как это обычно делают матери и дочери. Возможно, будь я Фридой, то уже давно поделилась бы со Сванхильд своим горем, но нет. Я была просто Ингегерд, а Ингегерд привыкла держать все в себе.