Дочки-матери
Шрифт:
— Фильмов насмотрелся, паршивец! — Эдик смял подвернувшуюся салфетку. — Пороли мало.
— Какое пороли! Пальцем никогда не трогали! В наше время люди на БАМ убегали, а наш сыночек поехал в мафию устраиваться после фильма “Бандитский Петербург”. Красивой жизни захотелось.
— Вернулся? — Бородин подвинул Эдику пепельницу.
— Вернули. — Эдик с благодарностью закурил.
— Поседели оба, — добавила Ирина, гоняя икринки по бутерброду.
— Как нам все это знакомо, — протянула Людмила.
— Пора подавать горячее, — встрепенулся Бородин и ушел на кухню.
Он зажег духовку и уставился на телефон.
Все, шанс упущен. Наташу звать больше некуда. Он все отдаст. Как всегда, без остатка посвятит себя близким. Наташа — это был его бунт. Его прорвавшийся нарыв. Второй раз такое не повторится. Потому что такое, как с Наташей, бывает один раз в жизни. Зато он вылечил Толика. Непьющего Толика взяли на работу в новую телефонную компанию. По блату. Остается надеяться, что возможность зарабатывать реальные деньги заставит парня держаться. Сноха обещала забыть о разводе, если у них с Максом будет отдельная квартира. Что ж, Бородин сделал все, что мог — продал рубленый пятистенок с колодцем во дворе. Теперь он гол как сокол, зато собрал по частям свою семью. Он пожертвовал личным счастьем, и, Бог даст, его жертвы не будут напрасны.
Бородин вынул из духовки разогретые глиняные горшочки, поставил их на поднос и, не глядя на телефон, направился в гостиную.
…Теперь, шагая на работу, Бородин вспоминал этот вечер в кругу старых друзей, вспоминал, как обе стороны довольны были вечеринкой, как, проводив гостей, они с Людмилой даже перекинулись парой-тройкой замечаний по поводу Ирины и Эдика, а потом вместе молча мыли посуду. И каждый думал о своем.
Бородин переступил порог своего кабинета и тут же был приглашен на летучку к шефу. Он с удовольствием отдался рабочему ритму дня. Стало некогда думать о личных проблемах, зато навалилась куча производственных, которые нужно решить в срочном порядке. В середине дня его оторвал от дел длинный звонок междугородки.
— Алло, — своим деловым, немного суховатым голосом бросил в трубку Бородин.
На том конце провода поздоровались и назвали его по имени-отчеству. Бородин долго не мог понять, с кем говорит. Голос молодой, почти детский. Валерия? Какая еще Валерия? Лера Рожнова?! Кровь бросилась Бородину в виски и застучала там молоточками.
— Что с мамой?! — осевшим голосом спросил он, и в голове, как пена от бульона, было множество мыслей: как он мог так жестоко поступить с ней? Она одна, ничего не поняв, с грузом своих проблем, больная… Возможность беды с Наташей резанула его под самое сердце.
— С мамой все в порядке, — торопливо проговорила Лера. — Она в Сочи.
— В Сочи! — эхом вторил Бородин, и мысли роем понеслись в другом направлении: она на юге!
Он хорошо знал атмосферу этого южного города, где сам воздух пропитан флиртом, где все настраивает на любовь и романтические свидания. Ревность со скоростью алкоголя растеклась в крови, бросилась в голову. Он представил Наташу, пытающуюся забыть его, Бородина, в объятиях пылкого, поклонника, и почувствовал, что ему становится плохо. Все, что он спрятал так далеко и, казалось, надежно, в одно мгновение было извлечено на свет и заболело с новой силой, как вскрытая рана.
Он заставил себя попытаться вникнуть в то, что говорила Наташина дочь. Какой-то раненый. Физиотерапия, массаж… Бородин потряс головой.
— Лерочка, дочка, ты из дома звонишь?
— Да, я из дома…
— Детка, положи трубку, я сейчас сам тебе перезвоню, а то ты уже много наговорила.
Бородин искренне воспринимал Наташину Лерку как родную, и его беспокоило, что ребенок изведет на переговоры оставленные матерью деньги. Через двадцать минут он, нервничая, дозвонился до Леры и стал слушать ее, придвинув к себе блокнот. Так. Раненый из Чечни. Операция.
— Он начал ходить! Одна нога совсем не ходила, но он ее тренирует. Вот если бы ему настоящие тренажеры, если бы ему физиотерапию, как у вас, и врача, как вы, Евгений Петрович! — слезно умоляла Лерка.
— Он кто тебе? Друг? — перебил Бородин. — Или родня?
— У него нет родных, — пискнула Лерка. — Только младший братишка.
Бородин лихорадочно соображал. Благотворительностью санаторий не занимался. Чтобы провести полный курс такому больному, нужно поставить его на полное довольствие, привлечь врачей, массажистов и прочая, прочая… Конечно, он как главврач мог пролечить раз в год кого-то из близких. Он эту возможность уже использовал, устраивая лечение для Наташи. Если сейчас он положит этого раненого безо всякого направления и курортной карты, с начальством санатория могут возникнуть трения. И еще какие. У него и так последнее время с начальством напряженно.
— Пусть он обратится в военкомат, — вслух подумал Бородин. — Они обязаны выделить ему путевку.
— Он никуда не станет обращаться, — упавшим голосом возразила Лерка. — Вы его не знаете. Он гордый и упрямый. Они с братом смастерили тренажер, но он такой неудобный. И потом… ему нужен врач. Я думала, что вы…
Бородин почувствовал, что Лерка готова зареветь. Бородин злился на себя за свои обтекаемые фразы, за то, что не мог стукнуть по столу кулаком и сказать: “Все сделаю! Ты можешь на меня положиться!” Лерка смотрела на него как на большого и сильного. Как и должны дети смотреть на отца.
— Для тебя это так важно? — спросил Бородин, хотя и так все уже понял.
— Я люблю его, — прохлюпала в трубку Лерка. Бородин еще не придумал, как именно сумеет помочь, но что попытается, знал наверняка.
Лера Рожнова и представить себе не могла, что на конкурсный просмотр в агентство “Ирис” набежит столько народу. Девчонки всех мастей — рыжие, брюнетки, крашеные и натуральные блондинки — наводнили коридор студии. Тут же толпились родители. Атмосфера нервной напряженки захватила всех и мелко потряхивала. Здесь назывались незнакомые Лерке фамилии, из уст в уста передавались легенды о членах жюри.