Дочки-матери
Шрифт:
– Что делать-то теперь? Колька? Мишка? Бегите к деду с бабой и папке-то скажите, чтоб домой шел! – жалостливо попросила она, повернувшись к своим маленьким сыновьям.
Она пригляделась: Мишка-младший тянул Кольку за край майки. Колька грыз купленный ею с детского пособия шоколадку и идти за младшим братом отказывался.
– Там! – отчетливо произнес Мишка, показывая на дверь. – Папа. Там!
Он снова потянул старшего братишку за маечку.
– Мишенька, отпусти Кольку, маечку-то растянешь, что потом носить будешь? Я новое-то тебе не куплю,
И задумалась.
– Мишка? Ты сказал, «папа там»? А где «там», сына? Во дворе?
Любка порасспрашивала сына и выбежала на крыльцо.
Не было никого во дворе. Только ветерок колышет разбросанные по всему двору куски бересты да мусор. Да колыхнулась в углу двора крапива. Люба вгляделась и приметила затаившуюся в кустах фигуру мужа. Сделала вид, что не заметила ничего и лишний раз прошлась по двору, будто собирая лишний мусор.
Домой она явилась уже другая. Не зареванная и жалкая, а гордая, довольная и выпрямившаяся. И походка у нее изменилась. Вперевалочку она шла.
– Ага, прибежал обратно. Ну и пусть в крапиве-то посидит! Пусть подумает над своим поведением! Может и додумается, паразит такой, что запросто меня может потерять! А где он вторую такую дуру найдет, которая терпеть его такого будет?!
Любка заправила диван, на котором после ссоры с Кирей пластом лежала.
Она подпрыгнула к трюмо, стоявшему в углу, сняла с него сбоку подвешенные на створки зеркала красные мамины бусы, приложила к своей шее. Убрала. Накинула на плечи красивый платок и подхватив на руки младшего Мишку, расцеловала сынишку и закружилась, улыбаясь от счастья.
Хохотнула:
– А не пущу я его! Вот не пущу и все! Пусть там сидит!
…Кирьян поглядел в окно: кружится его Люба, радостная, счастливая.
Обрадовался очень, рот его расплылся в улыбке и будто камень с души упал. Подскочил к двери, дернул ее, да в дом впрыгнул. И подле кружащейся посреди комнаты женщины, в пляс пустился.
– Ты чего тут делаешь? – вскрикнула, опомнившись Люба.
– Танцую, – улыбнулся Кирьян.
Люба шлепнула улыбающегося мерзавца по темечку:
– Тебя в дом кто звал? Никто. Ушел – уходи, принимать обратно тебя не собираюсь!
Люба вытолкала Кирьяна за дверь и закрыла ее на железный крючок. Сама губы нервно покусала: не переборщила ли?
– Дак темнеет уже! Спать то я где буду? Вечер уже! – крикнул в приоткрытое окно Кирьян.
Люба с воинственным видом вышла на крыльцо и свирепо швырнула в ноги мужу старый тюфяк.
– Домой пущу только если увижу, что ты меняться начал!
Тюфяк упал в ноги Кирьяну и от него во все стороны полетели целые «облака» пыли. Тюфяк тот несколько лет в кладовке посреди всякого хлама валялся. От него сыростью несло за версту, в нем дырки были – мыши погрызли. Люба подозревала что внутри тюфяка даже мышиное гнездо прижилось, но проверять свою догадку не хотела. Она все собиралась этот тюфяк выкинуть, да забывала о нем каждый раз.
И вот, пригодился.
Кирьян лишь вздохнул, взял этот
Голодным Кирьян в тот день не остался: в огороде нарвал полведра огурцов, редиски надергал, малины налопался вместо сладенького. Когда горяченького захотелось, по соседям походил, чаю напился, там же и телефон свой разрядившийся, зарядил.
«Спать тут не буду, просто полежу немного. Я ж не пёс дворовый, чтоб во дворе ночевать, – решил он, укладываясь на тюфяк. – Как уснет Любка, так в дом ворвусь и на законное свое место улягусь. И пусть попробует меня потом со своей постели выгнать! Не бывает таких женщин, что от мужчины в постели отказывались бы!»
Однако поглядев немного на звезды, которые улыбались ему с черного неба, уснул, закутавшись в старую фуфайку, изъятую им из предбанника.
А Олеся мучилась.
Ночами подолгу ворочалась, уснуть не могла: думы разные лезли в голову.
«Скорей бы переехать в свою квартиру, сил никаких нет ждать. Так бы все бросила и уехала прямо сейчас.»
Наконец, долгожданный звонок оповестил ее, что можно уже подъехать, чтобы совершить сделку. Фая рядом стояла, весь разговор от начала до конца слышала.
– Вместе поедем, – твердо заявила она. – А то вдруг тебя обманут, ты ж наивная у меня такая.
Вместе и поехали. Олеся подписала все необходимые бумаги, мать добавила недостающую сумму. Олеся тайком все поглядывала на хмурого хозяина продаваемой квартиры и кончиками губ таинственно улыбалась.
Мужчина же. А она с тех самых пор как Маринку родила, ни с одним мужчиной больше и не общалась: мать запрещала. Маму свою Олеся прекрасно понимала: Олеся ей двух внучек родила, а замуж так ни за одного из отцов своих детей не вышла – терялись непонятно куда молодые люди, едва узнавали о том, что Олеся им родить надумала.
– Ну вот и дождались, – улыбнулась и прослезилась Фая, проворно выхватив из-под Олесиного носа ключи, которые хозяин квартиры протянул им.
Улыбка с лица Олеси тут-же исчезла.
– Мама, дайте мне ключи, – шепнула она.
– А зачем тебе ключи? – вскинула брови Фая. – Пусть у меня будут. Нечего тебе в ту квартиру шастать! Сначала мы с Лексеем съездим, посмотрим, потом тебя позовем, как ремонт начнем делать. Помогать.
– Дайте хоть ключ в руках подержать! – расстроилась Олеся.
Ей стало очень обидно, она отвернулась от участников сделки, чтобы никто не увидел ее слез.
– А чего их держать-то? – усмехнулась Фаина. – Спасибо вам всем, а теперь Олеся, если мы свободны, домой поедем.
Тамара Никитична заметила, что сын, Витя, перестал приходить домой ночевать.
Вздохнула нерадостно.
– Опять, наверное, с деревенскими девочками путается. Это все отсутствие у мальчика отцовского воспитания сказывается! Надо было мне замуж выйти в свое время, а не жить одним сыном. Так бы хоть ремня парень получал, может поумнее был бы!