Доказательство чести
Шрифт:
В камере СИЗО задыхается от жары и обиды друг. Он сейчас очень хочет есть, сидит у крошечной «решки» и вдыхает воздух, пробивающийся с улицы. Откуда конвою знать, что у парня нет трети левого легкого? Да и знали бы вертухаи — наплевать им на это.
Сашка сидит, и пока никто не знает, кто его туда упрятал. Жизнь так паскудна, что поручиться сейчас Антон Копаев мог только за себя и Пащенко. Рожина убили за то, что он стал лишним в деле Пермякова.
Важняк Кормухин из следственного комитета прибыл в СИЗО для допроса Пермякова
— Хлеб будешь? — Сашка кивнул гаишнику на свой кусок, оставшийся после роскошного обеда.
Тот почему-то решительно отказался, и в этот момент в двери заскрипел замок.
— Пермяков! На выход.
— Не колись, — посоветовал гаишник.
Толстяк, лежащий на нарах, поджал губы, посмотрел на бывшего полицейского как на дурака и снова уставился в книгу.
Конвоир терпеливо ждал, пока бывший следователь сполоснет под краном руки, потом шагнул из камеры, давая ему дорогу, и с грохотом захлопнул дверь.
— Расколется, — удовлетворенно заметил гаишник, которому не давала покоя обида за недавнюю трепку. — Следаков быстро колют.
Глаза куриного следователя повлажнели. Он уже почти закончил обед и теперь сидел между нарами толстяка и беззубым гаишником, теребя в руках подол спортивной майки. Следак был в расколе уже давно и сейчас терпеливо дожидался суда, надеясь на его гуманность и жалость.
На что рассчитывал любитель романов, было непонятно, ибо за все время пребывания в камере он лишь дважды перекинулся словом с сокамерником. С этим самым, из следственного комитета. Разговаривать с остальными данный упитанный субъект то ли брезговал, то ли считал излишним.
Закончив трапезу, все, за исключением толстяка и гаишника, полезли на свои места. Первый не вставал с самого утра, вяло пережевывал колбасу и запивал крепким «Ахмадом». Второй собирал посуду.
Передачи в камеру поступали регулярно, но все они, за исключением пакетов толстяка, доходили до арестантов выпотрошенными. Гаишник, к примеру, точно знал, что жена передает ему «Мальборо» и яблочный джем. Однако в пакете оказывались «Прима» и какое-то прокисшее варенье. На каком этапе перемещения с воли за решетку сигареты теряли фильтры, а джем утрачивал вязкость, оставалось лишь догадываться. Хлипкому следователю из райцентра никто ничего не передавал, поэтому с ним делились сокамерники. Точнее сказать, предлагали. Но аппетит у молодого парня был никакой. Он лишь плакал.
Вечером передали пакет и Пермякову. Буженина, сок, «Орбит» без сахара и… «Кэмел»! Посмотрев на сигареты, Сашка подавил улыбку. Всю его душу охватило блаженство. Сам он курил «Винстон», любитель сигарет с верблюдом — Пащенко. Передача в камеру «Мальборо» для Сашки не значила бы ничего. Просто дорогие, качественные сигареты. А «Кэмел»!..
Понятно, что это идея Пащенко. Копаев и Пащенко рядом. Они с ним.
Пермяков забросил пакет на полку с продуктами, дрожащей рукой распечатал пачку, вытащил сигарету и с жадностью затянулся. Он никогда в жизни не купил бы крепчайший «Кэмел», но сейчас первая затяжка показалась ему глотком жизни. Они рядом. Друзья с ним!..
Странность хруста сигаретной упаковки произвела впечатление лишь на толстяка. Он с легким удивлением положил книгу на живот и посмотрел на руки Пермякова, снимающего целлофан с пачки. Остальные не обратили на такое событие никакого внимания. А ведь это на самом-то деле очень странно: услышать хруст распаковываемой сигаретной пачки в камере СИЗО.
Только последнему лоху не известно, что сигареты в заводской упаковке на тюрьму не передают. Как и колбасу батоном, которая лежала в Сашкином пакете. Ее режут на куски. А сок в коробке с воли — это просто неслыханная дерзость. Он может попасть в руки арестованного лишь из тюремного магазина. Но передача была с воли.
Толстяк улыбнулся кончиками губ и, как обычно, увлекся книжкой.
А Сашка курил, закрыв глаза, мял в руке шуршащую обертку. Для него не было более приятного звука. Они рядом. Друзья с ним!..
— Пермяков, скажите, когда состоялась ваша первая встреча с Рожиным?
— Моя первая встреча с Рожиным состоялась в то утро, когда он подкинул мне на стол конверт с документами, подтверждающими, что я являюсь собственником дома в Сочи.
Кормухин поморщился.
— А вот Вячеслав Петрович утверждает, что его предварительный разговор с вами состоялся за три дня до освобождения Кускова.
Пермяков поморщился.
— Тогда о его содержании спросите у Вячеслава Петровича.
Разговор не клеился. Было вообще непонятно, на какой иной исход помимо самого очевидного рассчитывал следователь Кормухин. Для расследования дела Пермякова специально пригласили молодого важняка, только что переведенного в Екатеринбург. Тот старался и пытался доказать, что способен на многое.
Рука Кормухина выводила на чистом листе бумаги кренделя. Это первый признак нервного поведения.
— Видите ли, Пермяков, не получится спросить.
Сашка про кренделя знал, поэтому едва заметно усмехнулся и спросил:
— Что так? В бегах, как принято в подобных случаях?
— Нет. — Кормухин пожал плечами. — Он убит.
Важняк уставился на допрашиваемого. Однако тот сидел и смотрел в зарешеченное окно. Его волосы были взъерошенными от постоянного лежания. Арестант курил, распространял по кабинету аромат хорошего мыла и молчал.
— Убит ножом. Для груза к его ноге была привязана металлическая кровать, и он был сброшен в Исеть. Там, за мостом, вы знаете?
— Вы хотите, чтобы я вам помог и в этом? — Сашка всезнающе вздохнул и ткнул окурок в обрезанную банку из-под кофе, зачумленную тысячами бычков. — Я могу.
— Конечно, — оживился Кормухин. — Это по-нашему. По-человечески, в конце концов.
— Убедили. — Пермяков уложил локти на стол. — Я вам помогу. Это не я. Вот если бы это сделал я, тогда Рожин плавал бы по Исети как какашка.
— Почему?
— Нары не тонут. А других кроватей тут нет.
— Бросьте!.. — Важняк разочарованно скривился. — Мне говорили, что вы серьезный человек.