Докер
Шрифт:
Город мне снова кажется наводненным крестьянами. Их можно встретить на всех улицах. Но чаще всего — во главе с вербовщиками, небольшими колоннами. Идут они на нефтяные промыслы. Работы там сейчас много. Расширяются старые, осваиваются новые площади. Строятся дороги, новые поселки.
Много крестьян толпится у Морагентства и его погрузочного отдела в порту. Эти, конечно, просятся в грузчики. Вот когда лафа старшим! Можно сколотить хоть десяток артелей.
Я хочу пройти на 17-ю пристань. Может быть, увижу кого-нибудь из наших ребят? Но вахтер — тот самый, который с видом знатока тогда ощупывал «персидские арбузы», — останавливает меня. Требует пропуск! Пропуск — это новость. А какой может быть пропуск у грузчика? Разве что его палан? Но палана сегодня у меня с собою нет.
Но бог с ним, с вахтером! Я иду на «пятачок». Здесь табором располагаются несколько десятков крестьянских семей. Наверное, ждут пароход. Не на рыбные ли промыслы они держат путь? Не в Закаспийский ли край?.. Ташкент, говорят, город хлебный…
Я ищу стариков шашлычников. Но нигде их не видно. Еще новость! Не видно никого и из жуликов-картежников. Не полетела ли вместе с Агаповым и контрабандистами с «Апшерона» и вся шайка Махно? Всех точно смело метлой…
Я сажусь у самого моря, смотрю на море, наблюдаю за погрузочной суетней на двух пристанях — 17-й и 18-й. Волны лениво плещутся у моих ног.
Вокруг слышна речь украинская, татарская, мордовская. Каждый здесь чем-нибудь занят. Пьют, едят, курят, чинят одежду, перебирают вещички в корзинах и торбах.
Я прислушиваюсь к разговорам соседей. Есть здесь приезжие крестьяне с Украины и с верховья Волги. В это лето там страшная засуха. Все спалило зноем!.. Есть и колхозники-отходники. Но эти — из других мест. Приехали они на сезонную работу — до весны. С уборкой дома, видимо, справятся и без них — хватает рабочих рук.
Радуюсь тому, что на этот раз на «пятачке» мало крестьян-беглецов. Кажется, дали все-таки по шапке Алешке Зыкову. Если и не всюду, то во многих местах…
Придя в барак, я вижу, что и здесь людно. Даже при открытых окнах и сквозняке стоит тяжелый запах овчины, пота, селедки и махорки.
Топчаны наших артельщиков отодвинуты к окнам и поставлены впритык. Убран стол. На его место тоже поставлены топчаны. Их в бараке прибавилось штук двадцать или тридцать.
Все здесь стало чужим, все незнакомым. Никого из нашей бродячей артели! Все разлетелись кто куда.
Я стучусь в дверь к тете Варваре. Выходит какая-то незнакомая мне женщина и говорит, что Варвара прилегла отдохнуть, а вообще-то болеет. То-то вместо нее в бараке орудуют две другие тетки, наверное — жены вновь принятых грузчиков.
— Спросите у тети Варвары, нет ли мне писем? — прошу я ее.
Она уходит и вскоре возвращается, к моей радости, с голубым конвертом в руке.
С трудом мне удается добраться до своего топчана, с еще большим трудом — сосредоточиться. В бараке стоит неумолчный шум и гвалт! Будущие грузчики Морагентства Каспийского пароходства щеголяют в новой спецодежде (завтра — спрячут в свои сундучки, работать будут в какой-нибудь дерюге), примеряют брезентовые рукавицы (многие их тоже закроют под замочек, согласные нажить себе любые мозоли), делят кусок мыла на четырех (мыло — пошлют в посылке в деревню). Через день-два новички уже приступят к работе, будут на первых порах грузить и выгружать лес или другой нестоящий груз, вроде соли, дранки, бревен.
«Да, дружище, пишу тебе из больницы, куда я попал самым невероятным образом, — читаю я. — Представь себе — у нас в Первом механическом цехе в последнее время появились «невидимки»! Говорят: кулаки. Раз в два или три дня они в обеденный перерыв или в ночную смену срезают приводные ремни со станков. Громадный цех, сотни станков — и вся работа стоит из-за того, что не работают трансмиссии. Гады режут ремни и часть уносят с собою…»
Виктор пишет, что целый месяц они охотились за «невидимками». Но на то они и «невидимки», что их не так-то легко поймать. Тогда в цеховой комсомольской ячейке создали три тайных поста. В один включили и его.
В ту злополучную ночь он третий раз нес свою вахту. Спрятался среди пустых ящиков, наваленных плотниками из упаковочной. Среди ночи трудно побороть сон (потому он всегда неохотно идет в ночную смену, хотя заработок намного выше, чем в дневной), ну и, видимо… задремал. В это время «невидимка» и огрела его сзади железным прутом!
«Как тебе это нравится? Смеешься!.. А ведь могли шутя и на тот свет отправить. Хорошо, что башка крепкая.
Вот я и лежу теперь один в большой пустой палате и как будто бы поправляюсь. А шрам, говорят, останется на всю жизнь…»
Я откладываю письмо. Мне почему-то и на самом деле становится смешно: «Значит, не я один лежал в больнице!»
Я читаю дальше. Но что это?.. Лариса приехала к Виктору. Целый день пропадает у него в больнице. Она, видимо, останется в Ленинграде. Будет здесь продолжать учение. Может случиться так, что они… поженятся! Поженятся!!! Потеха же!.. Хотя Виктор всегда, с малых лет, был к ней угрюмо неравнодушен. Не этим ли объясняются его тревожные письма по поводу ее московских увлечений?
Но меня ждут новые сногсшибательные известия.
Лариса бросила «иностранные языки», говорит, что они ей совсем ни к чему, думает поступить в медицинский институт, стать врачом. «Предательница!..»
И Топорик недавно перебрался в Ленинград, под крылышко Виктора! И он говорит, что ему совсем не обязательно стать шахтером; с большим удовольствием он будет учиться на слесаря, чтобы потом квалифицированным мастером махнуть на какую-нибудь новостройку. «Узнаю и этого милого предателя!..»
Виктор спрашивает: не пора ли и мне подумать о переезде в Ленинград? Не кажется ли мне, что нам следует собраться вместе? Знаю ли я, что это за завод, на котором они работают с Топориком? Один из лучших в стране. Многие цеха сейчас расширяются и вскоре будут набирать новых рабочих. Я бы мог на первых порах поработать чернорабочим, а потом устроиться учеником слесаря или токаря. Если я не захочу к ним на завод, то могу поступить в порт, он здесь побольше бакинского.
Меня вдруг охватывает такая тоска!.. Хочу в Ленинград, хочу к ребятам, по которым я так соскучился! Кажется, вот схватил бы сейчас свой чемоданчик и без оглядки побежал в Ленинград. И чего это я, дурак, еще раздумываю над предложением Гусейна-заде?.. Учиться так учиться, работать так работать! Но в любом случае ехать в Ленинград!.. К тому же… у меня будет письмо к Кирову. Может быть, мне даже удастся встретиться, поговорить с этим удивительным человеком, о котором я с самого детства слышал столько легенд?..