Докер
Шрифт:
— Глупыш, в такую жару надо сидеть дома, не по острову бегать!
— А я нес тебе виноград, — плача, говорит малыш.
— Зачем мне твой виноград? — в том же сердитом тоне продолжает Федор. — Глупыш! Я большой, ты маленький. Виноград едят маленькие.
Размазав слезы по щекам, Вася перестает плакать. Потом пытливо смотрит на Федора, спрашивает:
— А шторм сегодня будет?
— Шторм?.. В дальнее плаванье, что ли, ты собрался?
— У меня вон папка уехал на работу совсем больной. Если шторм — кто его перевезет на остров?.. Мамка говорит, тебе придется. Ты самый сильный и храбрый из мотористов. И бабка так говорит, и Клавка, и все, все!
Федор треплет его за белобрысый ежик, допытывается:
— А вот зачем ты нес мне виноград?
Лукавый Вася увиливает от ответа, говорит:
— А я тебе и яблоки принесу. У меня и сливы есть.
Федор, все улыбаясь, снимает с крюка свою широкополую соломенную шляпу, спускается с веранды, идет за брошенной кистью винограда.
Они садятся на нижнюю ступеньку и неторопливо, отрывая по ягодке, едят виноград.
Потом Федор заходит в комнату, достает из-под топчана охотничьи сапоги, выворачивает наполовину голенища и подает Васе, Тот обувается и, точно кот в сапогах, еле передвигая ноги, направляется домой. На полпути он оборачивается, грозит пальцем Федору, насупив брови, говорит:
— Запомни, дядя Федя! У меня и яблоки есть, и сливы.
— Страшное сегодня солнце! — говорит Федор, входя в воду. Надвинув соломенную шляпу на самые глаза, он долго из-под ладони оглядывает небо.
Я стою на берегу. Не решаюсь лезть в воду; да мне и нельзя, плечо не зажило. Под ногами у меня похрустывает выжженная солнцем морская трава и битая ракушка.
Полусонный тощий ослик бродит в чахлом кустарнике. Шуршат в песке ящерицы. Звенят в знойном воздухе кузнечики.
— Страшное сегодня солнце! — уже с тревогой произносит Федор, глядя на чернеющий горизонт.
По берегу разбросаны небольшие шаткие причалы. То и дело от них отходят моторные лодки, увозящие на морские скважины нефтяное оборудование. Мотористы приветливо здороваются с Федором, справляются у него о возможной перемене погоды и спешат в море.
Федор ныряет и долго пропадает под водой. Его широкополая шляпа покачивается на поверхности. Искусный пловец, он находит на песчаном дне тень от шляпы и показывается из воды с шляпой на голове.
Он стоит по колено в воде и сосредоточенно изучает небо.
По горизонту стелются клубы дыма. То идут грузовые и пассажирские пароходы, нефтеналивные суда.
На глазах море меняет свой цвет, из зеленого превращаясь в сине-черное, пенные барашки набегают один на другой.
В движение приходят горячие пески.
— Беги домой, ослепнешь!.. Я пошел звонить заведующему промыслом!
Придерживая обеими руками шляпу, Федор уходит. А я стою как завороженный и все смотрю на море. Удивительно, как часто оно меняет краски. Сейчас море коричневое.
Позади острова в песчаных вихрях исчезает материк, пустеют знойные улицы острова, от морских скважин поспешно идут к причалам моторки.
Где-то далеко тревожно гудят и перекликаются пароходы.
Над вспененным Каспием уже начинает кружить ветер — бешеный бакинский норд.
Я наблюдаю за чайкой. Она летит навстречу ветру. Но ветер прижимает ее к волне. Чайка бьется о гребни волн и снова идет навстречу ветру. И ветер снова прижимает чайку к волнам. Упрямая чайка мечется среди волн, летит вверх, вниз и, описав полукруг, снова идет навстречу бешеному норду.
Вспененное, серое и грозное, море уже беснуется.
С материка, окатанный волнами, к главной пристани острова подходит баркас с нефтяниками. Баркас кружит на одном месте, дает непрерывные гудки и никак не может пришвартоваться к пристани: саженная волна отбрасывает его назад. Рулевой в отчаянии машет рукой, и баркас уходит обратно на материк.
Да, в неудачное время я приехал на остров Артема. Теперь мне не так просто будет выбраться отсюда.
Второй день бушует шторм, и второй день у телефона, с воспаленными от бессонницы глазами, сидит Федор. Напротив него за столом сидят Вася и «вестовые»: от пожарников — дед Курбан, от управления промыслом — дед Митрофан. На веранде толпятся мотористы и нефтяники.
В комнату входят заведующий промыслом и заведующий поликлиникой. Вася оживляется, просит Федора:
— А ты еще позвони. Может, папка поправился?
Федор вздыхает и начинает названивать на буровую. Заведующий промыслом сердито смотрит на заведующего поликлиникой, говорит ему:
— Не проявили мы должного внимания к Глебу Никифоровичу! После первого же приступа надо было его отправить в больницу.
— Характерец у него — сами знаете какой, — пытается робко оправдаться тот.
— Характерец, характерец! — сердится заведующий промыслом. — Конечно, и он хорош! Сколько раз говорил: надо лечь на операцию! А он знай свое: «Осталось пробурить несколько десятков метров, сдам буровую, тогда возьмусь за лечение». Вот и возьмись теперь!
— Мы оба виноваты, — робко отвечает заведующий поликлиникой. — Не проявили достаточной твердости.
Я смотрю на заведующего промыслом и вижу отчаяние в его глазах: иметь десять или двадцать больших и малых моторных лодок и быть таким беспомощным, не оказать помощи больному мастеру?
Федор не выдерживает томительной тишины в комнате и в который уже раз просит разрешения выехать за Глебом Никифоровичем. Я бы на его месте тоже так поступил.
Заведующий промыслом, не глядя на него, резко отказывает.
Дребезжит телефон. Буровая! Трубку берет заведующий поликлиникой. Он справляется о здоровье мастера, дает советы по уходу за больным.
Вскоре они оба уходят. Федор идет вслед за ними на веранду, садится на ступеньку, сидит так некоторое время, потом возвращается в комнату, но я хорошо вижу: он нигде не находит себе покоя. Ему душно и тоскливо. Видимо, и я так себя чувствовал бы.