Докер

Холопов Георгий Константинович

Комбат Бурлаченко с наслаждением тянул «лимонад», когда к нему во главе с Мартыном подошла группа его батарейцев. Мартын, возбужденный находкой, держал в руке бубен в разноцветных лентах.

— Николай Лексеич, вот бубен нашли! — сказал Мартын и ударил в бубен.

Бурлаченко поставил котелок на землю, взял в руки бубен. Бубен был как бубен, ничего в нем не было примечательного. Но только на внутренней стороне его была нарисована обнаженная до пояса девушка и стояла надпись: «Цыганочка Аза». Бурлаченко, как взглянул на цыганочку, растерянно посмотрел на Мартына, спросил:

— Где нашли?

— А здесь близко, Николай Лексеич.

— А ну веди.

Комбат торопливо пошел вперед, за ним двинулись его батарейцы. Пройдя метров двести по просеке, они остановились у ярко пылающего костра. Место здесь было удивительно мрачное — осенний островок в весеннем лесу.

Во всем чувствовалась весна — небо было голубое, журчали невидимые ручейки, птичий гомон стоял в чаще, сквозь толщу грязи пробивалась первая бледно-зеленая травка, а здесь, у костра, все было мертво. Березы стояли обнаженные и почерневшие от огня и дыма.

— Садитесь к нам, товарищ капитан, погрейтесь, посушите портянки, — сказал заряжающий первого орудия.

— Ну-ну, сяду! — И Бурлаченко сел к костру. — Как вы набрели на всю эту чертовщину?

— Да вот, товарищ капитан, пришли сюда разводить костер, жаль было там губить березку, в соку она, и вот на этом деревце нашли бубен. Вот, дайте сюда. Он так и висел на ветке, — сказал заряжающий.

— Чудно, Николай Лексеич. Такой лес — и бубен. Ай да Карелия! Наверное, и здесь бродят цыгане, — певуче проговорил Мартын.

Конечно, никаких цыган в этих северных карельских лесах не было. Березовая роща чуть ли не с первых дней войны стала местом привала на фронтовой дороге. В роще еще недавно стоял шалаш. Актеры из армейского ансамбля как-то заночевали здесь и забыли свой бубен. Около двух месяцев он провисел на дереве, и никто не польстился на него. Да и ни к чему он был!

— Надо же в этом лесу встретить цыганочку! — усмехнувшись, точно что-то припоминая, сказал Бурлаченко.

— Никак, Николай Лексеич, вы знали эту цыганочку, а? — сев на корточки и глядя в рот комбату, спросил Мартын.

— Знал ли?.. Пожалуй, да, знал.

— Ну прямо-таки чудо: такой лес — и знакомая цыганочка! — Мартын вскочил на ноги, повесил бубен на ветку и, отойдя назад, сложив руки на груди, стал внимательно вглядываться в нарисованную цыганочку. — А ведь вроде и ничего она, Николай Лексеич. Что, поет и пляшет?

Бурлаченко опять усмехнулся, потом посмотрел на бойцов, сидящих вокруг костра и ждущих чего-то очень интересного во всей этой истории с бубном, сказал:

— Да, поет и пляшет… Когда я был мальчонкой, жил я на юге, есть такой город Армавир, слышали, наверное? Отца у меня не было, погиб он на Перекопе, мать все время болела, была у меня еще сестренка, и мне приходилось их кормить. Я торговал папиросами. Бегал по улицам вот с таким ящиком, набитым коробками папирос разных названий, и кричал: «Папиросы «Деловые», «Наша марка», «Цыганочка Аза»!» Однажды вечером — дело было летом — на бульваре меня остановили три здоровых парня, один дал мне оплеуху слева, другой — справа, а третий с такой силой ударил ногой по моему ящику, что все мои папиросы разлетелись ко всем чертям.

Ну, конечно, торговать с того дня мне пришлось бросить. Среди папиросников были свои шайки, и каждая имела в городе свой район действия, и, чтобы свободно торговать папиросами, надо было платить налог каждой из этих шаек… Папиросы у меня все пропали в тот вечер, только в ящике каким-то чудом сохранилась коробка «Цыганочки Азы». Были такие папиросы в годы нэпа, вы, возможно, и не помните. Коробку эту я очень долго хранил, как память о детстве. Можно сказать, что до самого тридцать второго года она лежала у меня в чемодане. И вот я уже был взрослым парнем, на бондарном заводе работал. Однажды сижу я после работы на веранде и книжечку читаю. В это время во двор вваливается толпа цыганок! Разбрелись они по разным квартирам, а самая молоденькая, этакая бестия, подошла ко мне. Сам протянул ей руку, говорю: «Погадай, красавица». Она села на ступеньку, взяла мою руку, положила к себе на колени и стала гадать. Не помню уж, что она говорила, но тогда я все смеялся и говорил ей: «Ты — бес!»

Потом я пригласил цыганочку в комнату, и мы сели пировать. Матери дома не было, дело было под праздник, пива у нас было закуплено много, и мы начали с пива. Притащил я и пирог, и всяких других вкусных вещей с кухни… Сидели мы долго, она снова мне гадала — и на картах, и на иголках, и на горохе. Потом пела. Но как пела!.. Вот прошло столько лет, слышал я потом всяких певиц, но вторую такую больше не приходилось встречать. Пела она старые таборные песни. И какие песни!.. За них можно все отдать! Вот так, должно быть, пела цыганочка Машенька у Толстого в «Живом трупе». Помните, как она заворожила этими песнями Федю Протасова?..

Когда моя цыганочка стала уходить, я спросил: «Чего же ты ничего не просишь, ведь послезавтра пасха?» Она отвечает: «Просить не умею, не люблю попрошаек, потому-то сторонюсь своих подружек». Я говорю: «Так ты ведь пропадешь!» Она исподлобья посмотрела на меня, спросила: «Думаешь?» — «Нет, нет, — сказал я, — тебе незачем просить, тебе сами все дадут», — и стал собирать ей в кулек печенья и ватрушек. От кулька она отказалась, а попросила закурить.

Курил я тогда ради баловства, и папирос у меня как раз не было. Всю комнату обшарил, все карманы, — нет папирос!.. А цыганочка моя стоит и ждет, играет бахромой шали. От обиды готов был разреветься, как вдруг вспомнил про коробку «Азы». Смеюсь от радости: вот счастье, выручит! Открываю чемодан, достаю десятилетней давности папиросы. Она берет коробочку в руки, смотрит на разрисованную цыганочку, по складам читает название папирос, потом смотрит на меня, говорит: «Полюбишь меня?» И чмокает меня в щеку. Опомниться не успел, как… и след ее простыл! Выбежал во двор — и там ее нет!

Бурлаченко закончил свой рассказ и веточкой стал ворошить угли в костре. Все тоже молчали и напряженно смотрели на веточку.

— А искали ее потом? — спросил Мартын.

— Искал. Исходил весь левый берег Кубани. Там у них всегда стояли таборы.

— Значит, Николай Лексеич, как сказать по-нашему, по-солдатски, вы самым что ни на есть настоящим образом втюрились в эту цыганочку…

— Да, искал я ее долго…

Позади раздались голоса. С группой офицеров шел командир полка. Бурлаченко поднялся и пошел к нему навстречу.

— Эх, ребятушки, нам бы сейчас пачечку «Азы»! — Мартын вздохнул и ударил в бубен.

— Да, хорошо бы покурить сейчас! — вздохнули и все у костра.

Голод, холод, трудности многодневного марша, бездорожье, бессонница — все переносилось как-то. А вот отсутствие курева удручало людей. Курили чай, мох, листья, но все это ни в коей мере не могло заменить табак.

Самая тяжелая дорога была впереди. Путь лежал через топкое болото. Не только гаубицам, но и человеку было по нему не пройти. Попробовал было Бурлаченко на коне пробраться на тот берег, да завяз на полпути. Еле-еле выбрался обратно.