Доктор болен
Шрифт:
После долгих поисков, шатания по закоулкам, мимо порочных лавок, торгующих рыбой с чипсами, он очутился на прекрасной широкой лондонской магистрали, той самой, где рыскал вчера на рассвете. Заглядывая в многочисленные табачные магазины, наконец увидел искомое: жующую костлявую девушку, нерадивую, уделявшую больше времени поджидавшей подружке, — тоже жевавшей пудингово-пухлой сучке в пластиковом дождевике, — чем покупателям.
— Будьте добры, двадцать «Сениор», — попросил Эдвин, протягивая банкнот.
— Мельче нету? — покосилась жующая девушка.
Эдвин снял солнечные очки, демонстрируя честные, хоть и чокнутые глаза, сказал:
— Извините. — И пострадал от обиженно отсчитавшей сдачу девушки.
— Почти все получите
80
Приветственный клич.
81
Твое и мое (лат).
— Сохо-сквер, в конец Грик-стрит, — сказал он водителю. Вроде разумная отправная точка. Эдвин, сам насквозь поддельный, ощущал определенное родство с поддельными удовольствиями Тоттенхэм-Корт-роуд и Оксфорд-стрит на страдальческом пути к Сохо. Когда слева засверкали Кросс и Блэквелл, шофер уточнил:
— Тут что ли, шеф? — На площади стояла, ползла мешанина машин. Эдвин расплатился, но не расщедрился на чаевые, и пошел на Грик-стрит. Клуб с картинами на стенах. Как попасть в клуб, не будучи членом? Наверно, обождать рядом какого-то члена и попросить провести. Почти как в те времена, когда он дожидался у кинотеатра, просил любого входившего взрослого стать сопровождающим, без которого дети младше шестнадцати не допускались на фильмы определенного сорта. «Опасное неведение». «Чудо рождения». «Человек с отвалившимся носом».
Эдвин прошел долгий путь, не находя клуб художников. Рестораны предлагали все на свете, кроме ростбифа и йоркшира [82] . Кофейные бары с хитроумными приспособлениями: выше «Рай», ниже «Ад», ватерклозет под названием «Чистилище»; «Гнездо Некрофилов»; «Вампир» с кровавым светом, кровавящим кофе. Полным-полно пабов. Наконец, с усилением жажды, он зашел в один, решил, что хозяин ему не понравился, и предложил пять фунтов за двойной скотч.
— Что такое, что такое? — сказал хозяин, разглядывая бумажку на свет. — Вас надули, вот так вот, вас надули, настоящая фальшивка.
82
Йоркшир — пудинг из жидкого пресного теста, запеченного под куском мяса на рашпере; самые популярные блюда английской кухни.
— Ну и свиньи, — сказал Эдвин, протягивая честное серебро. — Просто нельзя никому доверять, правда? — Хозяин направился к телефону, поэтому Эдвин выхлебнул виски и вышел.
Наконец вроде бы он нашел, что искал. «КИТАЙСКИЕ БЕЛИЛА». Туда как раз входил негр с бородкой, поэтому Эдвин вежливо проговорил:
— Простите, сэр. Я ищу кое-кого. Может быть, встанет вопрос о покупке картины. Не будете ли добры…
— Если картину хотите купить, — сказал негр, — у меня есть картины. Состоятельный покровитель искусств? — Одновременно ухмыльнулся и улыбнулся: проявление извечной дихотомии художника. — Заходите, — пригласил он. — Внутри мои картины висят. — Открыл дверь, выставив напоказ корпус мужчины в рубашке с короткими рукавами, восседавшего за книгой для посетителей. Эдвин написал свое имя и расписался. Негр, которого, видно, звали Ф. Уиллоуби, откинул гардину.
— Наверное, мне не позволено заказывать напитки, не будучи членом, — сказал Эдвин. — Поэтому, может быть, я дам вам денег, чтоб вы это сделали вместо меня. — И попытался сунуть в широкую художническую лапу Ф. Уиллоуби свернутую пятифунтовую бумажку. Но Ф. Уиллоуби заявил:
— Любой, кто пришел, может платить за выпивку. Мне большой перно.
— И вы его получите, — посулил Эдвин, с радостью видя, что бармен занят и что он с виду в любом случае ему не нравится. Бармен немножко косил, точь-в-точь как псевдо-Британия, которую ему предстоит получить. Но только Эдвин приготовился привлечь его взор, раздалось общее шиканье, торговля временно прекратилась. Оглянувшись от стойки бара, Эдвин увидел высокого худощавого юношу в очках, в свитере с высоким воротом, с геометрически прямыми волосами, сидевшего на стуле посреди зала, неумело наигрывая на испанской гитаре. Издав два-три кислых простых аккорда, юноша стал декламировать, подчеркивая свои каденции аккордами, якобы на манер псалмопевца:
Тем, кто выход искал и нашел: Это. А из дыр вырастают искомые двери, Для тех, кто выходит, высоко вскинув голову, точно звери: Это. Где дыры? У мужчины, у женщины, в бутылке, в банке, в потрепанной книжке, подобранной в грязи под дождем на железнодорожном полустанке. А святая святых, а дырая дырых, где Это?И еще много всякого, столь старомодного, что уже современного; Эдвин страдал от жажды, но слушал в основном с уважением.
— Это, — объяснил шепотом Ф. Уиллоуби, — «Это». Поэма, — добавил он. — А мои вон, вон там, — ткнул он пальцем; кто-то, видя указующий перст, шикнул. Эдвин увидел ряд небольших холстов, и на каждом был круг. Одни круги больше других; на глухо закрашенных фонах варьировались яростные плакатные тона, но все произведения Ф. Уиллоуби были портретами круга.
— Это просто круги, — шепнул Эдвин. — Круги, вот и все.
— Ш-ш-ш-ш.
— Просто? — переспросил Ф. Уиллоуби. — Просто, вы говорите? Пробовали когда-нибудь нарисовать круг голыми руками?
— Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш.
В последнюю дыру мы выходим на Это. Мышь становится львом, когда дыра не дверь, а пробоина, Выход в Это: В клеть. В клеть. (И прозвучал гитарный аккорд: «КЛЕТЬ».)— Но ведь, — шепнул Эдвин, — всякое произведение живописи пишется голыми руками, правда?
— Слушайте, — сказал псалмопевец. — Я почти закончил. Не возражаете?
— Наилучшая строчка, — заметил Эдвин.
— Ш-ш-ш-ш. — Девушки казались симпатичней, надув губки в шиканье: ш-ш-ш.
Псалмопевец закончил постлюдией:
Наружная дыра, обнаруженная сквозь дыру, Не нарушенная наружность, а всего лишь окружность, Дырительница, которая нам дырует Это.