Доктор Смерть
Шрифт:
— Ну хорошо. А что ты скажешь ему? — Шелленберг снова отошел к столу и наклонился, закуривая сигарету. — Что рейхсфюрер Гиммлер желает заключить мир? А какое отношение ты имеешь к рейхсфюрсру Гиммлеру, каковы твои полномочия? С какой стати тебя волнует судьба Германии? Тебе придется все это объяснить. И ответы на эти вопросы будут таковы, что, скорее всего, это осложнит твою жизнь в будущем, если нам ничего не удастся сделать и война закончится крахом рейха. Я не могу этого допустить.
— Но посылаешь же ты генерала Ванамана, как военнопленного, — возразила Маренн. — Так и я могу отправиться в своем настоящем качестве, как заключенная концентрационного лагеря, где числюсь до сих пор, и под своим настоящим именем — герцогини фон Кобург-Заальфельд. По-моему, выглядит вполне достоверно, что руководство немецких спецслужб в твоем лице, идя на кардинальные шаги во имя спасения Германии и подыскивая людей, которые могли бы представить их интересы западным лидерам, наткнулось на меня, разузнало о происхождении и моих связях. Мне поручили, временно освободив и оставив в заложниках, скажем, мою дочь, добиться аудиенции у английского премьер-министра и передать их соображения. Разве это невозможно? Чем такая ситуация отличается от миссии генерала Ванамана?
— Ничем, кроме того, что генерал Ванаман все-таки на самом деле военнопленный, а ты — оберштурмбаннфюрер СС, — возразил Шелленберг. — И Ванаману никакие проверки не страшны, а на тебя англичане могут добыть компрометирующий материал, и тогда сорвется не только твоя миссия, встанет вопрос обо всей безбедной будущей жизни. Английская агентура у нас достаточно разветвленная, и мы не знаем, кто и какие данные даст на тебя, когда Интеллидженс Сервис сделает запрос. Те, которые подсунет им Мюллер, или те, которые, возможно, они соберут сами из неведомых нам источников.
— Но в СС я числюсь совсем под другим именем…
— Под тем, под которым до этого ты жила некоторое время в США. Конечно, все очень запутано, и я не уверен, что англичане прямо с ходу дернут за нужную ниточку и у них размотается весь клубок. Скорее всего, что нет. Но риск остается…
— Послушай меня, — Маренн подошла к нему. — В предвоенной Европе я была довольно известна своими гуманистическими взглядами. И вполне естественно, что те, кто пытается добиться выхода Германии из войны с наименьшими потерями, используют меня, зная мои связи с английским домом. Это единственный путь напрямую к Черчиллю. К Рузвельту и Сталину у нас пути нет, а к последнему и быть не может.
— Политика редко использует прямые пути, — Шелленберг покачал головой. — Такая фигура, как Черчилль, ни в коем случае не позволит себя скомпрометировать сомнительными контактами, пусть даже он знаком с тобой лично. Нежелательная информация может просочиться в прессу. Газеты начнут клевать премьер-министра, а у него в следующем году выборы. Нет, лично он поговорит с тобой о погоде, не более того, а все остальные детали поручит обсуждать помощникам, и то в лучшем случае, а скорее всего, просто откажет во встрече под благовидным предлогом, как отказал твоей бывшей подруге Шанель, когда она год назад решила изобразить из себя разведчицу. Хотя к ней в частных отношениях он тоже проявлял симпатию. Такие люди как Черчилль четко различают личное и общественное. И последнее для них непомерно важнее. Так что как посол германских заговорщиков ты вряд ли исполнишь свою роль. Для этого у тебя слишком громкое имя. Генерал Ванаман — куда скромнее, никто и не заметит, что он встречался с президентом. Да и положение Рузвельта в Америке куда более прочное, чем положение Черчилля в Англии теперь. Вполне может статься, что он и не выиграет следующие выборы. А вот что касается лично твоей судьбы, — Вальтер задумался, опустив голову, — то можно воспользоваться всей этой ситуацией для того, чтобы ты и Джилл выехали в Англию и там остались. До конца войны. Навсегда. Я, пожалуй, могу это устроить.
Он посмотрел на Маренн. В ее взгляде читалось недоумение, близкое к возмущению.
— Я предложила этот план вовсе не для того, чтобы покинуть Германию теперь, когда я особенно нужна, — ответила она, и голос ее дрогнул. — Когда речь идет о будущем ее народа. О жизни детей, стариков, женщин, которые страдают от бомбежек, бросают свои дома, нуждаются в медицинской помощи и приюте. Как я могу покинуть Германию, когда ее армия ведет кровопролитные бои и раненых становится все больше. Это армия, в которой погиб мой сын. Если бы Штефан был жив, он бы сейчас стоял в строю. Он не сбежал бы и не сдался бы в плен добровольно. А мы с Джилл поедем в Англию? Это невозможно. Это невозможно! — категорическим тоном повторила она. — Я даже не желаю это обсуждать.
— Ну, хорошо, хорошо, — Шелленберг наклонился и поцеловал ее. — Успокойся. Больше мы не будем говорить об этом. Пока, — добавил он многозначительно. — Вероятно, положение на фронте еще улучшится, и тогда вопрос отпадет полностью. А в отношении англо-американцев я считаю, что тебе не стоит занимать себя размышлениями о мирных переговорах. Я справлюсь с этим гораздо лучше.
— Что ж, хорошо, — Маренн покорно кивнула. — Вы убедили меня, господин бригадефюрер. А как быть с Бруннером?
— Могу обещать тебе, что я сделаю все для того, чтобы его лабораторию закрыли еще до того, как большевики двинутся на Варшаву. Неплохо было бы и его самого отстранить от службы, но, боюсь, этого не получится, — Вальтер вздохнул, — Мюллер встанет горой. Для него это вопрос чести.
Дверь приоткрылась. Шелленберг и Маренн обернулись. В приоткрывшуюся щель проскользнула рыжая обезьянка и уселась на ковре, почесываясь. На шее у нее виднелся ошейник, к нему был пристегнут поводок, который кто-то держал. Сразу вслед за обезьяной показалась светловолосая головка Клауса. Входя, он задел туфлей край ковра и чуть не упал. Маренн успела поддержать его.
— Осторожно, Клаус, — проговорила она мягко. — А как зовут твоего нового питомца?
— Еще бы хотелось узнать, откуда он вообще взялся? — с притворной строгостью осведомился Шелленберг. — Прибежал из леса?
— Это Ким, Ким мне привезла! — мальчик, радостно смеясь, бросился к отцу. — Я придумал, я буду звать его Беппо.
— Ну, это просто, как Муссолини, — улыбнулся Шелленберг, — дядя Беппо. Где ты взяла его? — он взглянул на Маренн.
Та только пожала плечами.
— Купила. Я же обещала. И понимала, что мальчик ждет.
— Ильза бы не купила ни за что. Не то, что обезьяну, даже щенка. Ну, ты доволен? — он повернул Клауса к себе.
— Очень, очень, очень, папочка! — сын прыгал на одной ножке от восторга.
— Тогда пусть остается. Ральф! — Вальтер обратился к адъютанту, который появился на пороге. — Разузнайте, чем их кормят, ну, кроме как бананами.
— Слушаюсь, господин бригадефюрер.
— И принесите нам кофе.
— Ты бы могла предупредить меня, — упрекнул Шелленберг Маренн, усаживаясь на диван.
— Но мы хотели сделать тебе сюрприз. Правда, Клаус?
— Угу, — кивнул тот, уминая сладкую булочку с подноса, который Фелькерзам уже поставил на кофейный столик.
Обиженно наморщась, обезьяна сидела на ковре, забытая своим маленьким хозяином. Маренн взяла поводок и, наклонившись, спросила зверька:
— А ты будешь пить кофе? Тогда, пошли.
Обезьяна прыгнула ей на руки. Все засмеялись. Протянув руку, Шелленберг снял телефонную трубку и пригласил адъютанта:
— Ральф, присоединяйтесь к нам.
В кафе на улице Гогенцоллерн посетителей оказалось немного. Маренн специально выбрала это время, чтобы привести сюда Софи. Все, кому было положено заступать на службу, уже разошлись, тс же, кому торопиться не нужно, еще нежились в постели. Она не хотела, чтобы большое количество людей смущало женщину, так как понимала, что возвращение к самым простым человеческим радостям после длительного пребывания в лаборатории Бруннера ничуть не менее болезненный процесс, чем заживление физических травм, которые тот нанес бывшей узнице. Накануне Маренн заехала в магазин, где одевалась сама, и купила для Софи неброский серый костюм, туфли, чулки, небольшую шляпку с вуалью, так чтобы в городе она не отличалась ничем от остальных. Сначала Софи наотрез отказалась покидать клинику. Она уже привыкла к палате, где находилась одна, и кроме того времени, когда проходил осмотр и процедуры, в основном спала, или делала вид, что спит. Анализы, которые Маренн распорядилась взять у Софи, ничего утешительного не показали. Инфекция, которую Бруннер ввел ей, поразила не только матку и яичники, она распростанилась по всему организму, который просто не имел сил сопротивляться. Женщина тихо умирала, и даже, как казалось, смирилась с этим. Но как психиатр Маренн знала, что выздоровление человека начинается не с лекарств, оно начинается с сознания. Эксперименты Бруннера убили в молодой женщине всякую радость жизни, всякую надежду. Трагедия, которая случилась, лишила ее не только близких, любимых людей, она вычерпала все тепло из ее сердца, иссушила его. Надо было постепенно, небольшими шажками учить Софи жить заново.