Доктор Смерть
Шрифт:
— Я доложу руководству, мадам, — пообещал Уиллер, поднимаясь. — Немедленно. Большое спасибо, — он пожал Маренн руку.
— Скажите, я готова и в дальнейшем оказать любую помощь, — она улыбнулась.
Снова взглянула на Ковальского. Лекарство уже начало действовать. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, но щеки порозовели, веки перестали дергаться, напряжения спало.
Когда они садились в машину, Маренн попросила де Трая.
— Надо как-то договориться с американцами, чтобы этот человек оказался у меня в клинике. Или хотя бы добиться того, чтобы они позволили мне быть в курсе проводимых исследований и лечения. Ты понимаешь, я не могу это так оставить.
— Ты знаешь, что я всегда отвечаю тебе, — Анри сжал ее руку. — Если надо — сделаем.
До гостиницы, где остановились, ехали в молчании. Маренн понимала, что едва не перечеркнула собственное будущее и будущее Джилл заодно. Ее решение присутствовать на судебном заседании было опрометчивым — впрочем, она знала это с самого начала. Конечно, она тоже вспомнила этого измученного болезнью узника в так называемой лагерной больнице Аушвица, вспомнила его невесту, которая тайком пыталась ухаживать за ним, и за это ей придумали наказание — выставили нагишом перед всем лагерем с плакатом на груди «Я все отдала мужчине!». Конечно, она его вспомнила и узнала, не так уж часто она посещала концлагеря, чтобы забыть, к тому же то посещание, когда на нее напала ассистентка Бруннера, сумасшедшая альбиноска, забыть было не так-то просто.
И ее даже не удивило то, что бывший узник узнал ее. Он, конечно, ее запомнил, и вовсе не потому, что у нее столь яркая, впечатляющая внешность. Скорее всего, за все время, проведенное в лагере, ему вообще не давали никаких лекарств, кроме тех, которые разрушали его умственное и физическое здоровье, и уж тем более он никак не ожидал участия и заботы от человека в черной эсэсовской форме, пусть даже это была женщина. Он, конечно, ее запомнил и узнал.
Но Маренн занимало не это. Ее занимал вопрос, с какой стати этот человек, который Отто Скорцени никогда в глаза не видел, оказался свидетелем на его процессе и его там собирались заслушивать на полном серьезе. А еще ее очень заботило его состояние, и тот приступ, свидетелем которого она оказалась сама.
Когда она увидела Ковальского в лагерной больнице Аушвица, то сразу обратила внимание, что большое количество гнойников на коже говорит об отравлении организма. Но тогда она еще не представляла себе размах деятельности Бруннера — он раскрылся перед ней только в Берлине, после разговора с Софи Планк, после допросов доктора Мартина, проведенных следователями Мюллера. Судя по всему, Ковальский в полной мере испытал на себе воздействие «терапии» Бруннера. Ему вводили ядовитые вещества, чтобы выяснить порог сопротивляемости организма, кроме того, судя по всему, Бруннер испробовал на нем и препарат психического воздействия собственного изобретения. Тот самый, который он в слегка модифицированном виде прописывал берлинским дамам, страдающим от неразделенной любви и прочих неурядиц, за весьма солидные деньги. С заключенными Бруннер не церемонился. Для них он и не собирался смягчать препарат, вводил его в грубом, неочищенном виде и, видимо, весьма в значительных дозах. Потому и последствия оказывались куда более заметными и тяжелыми. Как у Ковальского.
Трудность для Маренн состояла в том, что она не могла открыто объявить Бруннеру войну. Ей приходилось действовать осмотрительно, через третьих лиц. Еще когда шел Нюрнбергский процесс, она постаралась узнать через де Трая, нет ли среди арестованных американцами или даже большевиками офицеров СС бывшего доктора из лагеря Аушвиц. Оказалось — нет. Точнее, по данным американцев, в апреле сорок пятого года в районе лагеря Гросс-Розсн, того самого, в который был отправлен Бруннер после того, как Мюллер под давлением Шелленберга закрыл его лабораторию в Аушвице, был задержан солдат. Точнее какой-то человек в солдатской форме, по описанию похожий на Бруннера. Но поскольку личность установить не удалось, его отпустили. А когда на него поступил запрос специальных служб, то доктора, как и следовало ожидать, давно след простыл. Он исчез. И где-то затаился, выжидая. Маренн была уверена в этом. Зная способности Бруннера, она не исключала, что он может пойти на крайние меры — не то что изменить имя, документы, это ерунда. Он вполне мог пройти через пластическую операцию, и тогда его и вовсе будет трудно найти и привлечь к ответственности. Ему было очень выгодно, чтобы о нем пока забыли. Время работало на него. Пусть судят тех, кто на слуху, «нацисткую звезду» Отто Скорцени, командиров айнзатцкоманд, комендантов лагерей. А Бруннер всего лишь доктор, он тихо отсидится в укромном местечке, а потом изменит внешность и ускользнет куда-нибудь в Южную Америку, от греха подальше. А там, на ранчо в джунглях, кто его вообще когда-нибудь найдет? С другим лицом да с другим именем. Никто. И никогда. Потому времени ему давать нельзя. Надо действовать, осторожно, но быстро. Маренн понимала, насколько это может быть опасно для нее самой. И опасность исходила не только от союзников. Она состояла не только в том, что англоамериканское командование, а за ними и французы могут узнать о ее реальной деятельности во время войны, о том, что она тоже носила черный мундир. Этого она даже не боялась. В конце концов она на самом деле оставалась узницей лагеря, и никто ее не освобождал. Самая большая опасность исходила от самого Бруннера. Она была уверена, что доктор знал, кто закрыл его лабораторию. Знал, что она пережила войну. Не исключала, он знал, что она находится в Париже. Возможно, ему неизвестно ее настоящее имя, но при его-то интеллекте и авантюрных дарованиях разузнать об этом не так-то сложно. Надо только поставить себе такую цель. А цель он поставит — если не теперь, то позже. Он понял, что она враг всему, что он делал, делает и будет делать — непримиримый, яростный враг. И это значит, что он найдет ее, чтобы убрать свидетеля, который был ему совершенно не нужен. Он терпеливый, умеет ждать. Потому что он знает, Маренн не позволит дальше продолжать его деятельность. А если Бруннер не станет ее продолжать — на что же он будет жить? Пойдет работать обычным доктором? Это вряд ли — не с амбициями Бруннера.
Он уже начал плести сеть против нее. Он не зря внушал своим пациентам, которые тяжело заболевали в результате его терапии, что в их болезни виновата женщина доктор, и заставлял их запоминать приметы ее внешности. Они уже не помнили, кто их лечил, были уверены, что это она довела их до безумия. Благодаря малоизученным психотропным средствам, используемым им в так называемом лечении больных, Бруннер готовил ей капкан, ловушку, обвинение в деятельности, которую проводил сам. Это была мина замедленного действия. Надо только заявить, что она служила в СС, возбудить подозрения, запустить разбирательство, а свидетельства — вот они, уже готовы. И если в результате всей этой провокации, ее и не посадят в тюрьму, благодаря ее связям и прошлым заслугам, то, во всяком случае, равно как и Шанель, она надолго сойдет со сцены, утратит общественный вес, и к ее мнению уже никто не будет прислушиваться. А Бруннеру только этого и надо. Спокойно творить свои делишки и не пачкать руки.
Нет, он не жаждет ее крови. Зачем? Главное — лишить авторитета. Впрочем, если все будет получаться не так, как он запланировал, она не сомневалась, что Бруннер не остановится и перед убийством. Придумает, как все подстроить, чтобы она умерла как бы от сердечного приступа. Ведь все знают, у мадам де Монморанси больное сердце. Вот оно и отказало.
Ей надо действовать осторожно. И позаботиться о том, чтобы уберечь своего главного свидетеля — Софи Планк. Вернувшись в гостиницу, Маренн сразу же написала Софи письмо. Она просила ее немедленно сменить место жительство, и никому ни под каким предлогом не сообщать новый адрес. Даже родственникам. Маренн же указать только почтовый адрес до востребования, куда посылать ей при необходимости письма, желательно в другом городе. Самой же Софи она категорически запретила себе писать, а в случае крайней необходимости — посылать корреспонденцию на адрес клиники под вымышленным именем, учительницы Анны Бонк с пометкой «лично мадам де М.» Маренн отдаст распоряжения, чтобы такие письма приносили ей немедленно. Но и этого лучше избегать. Пугать Софи Маренн не хотела, но попросила ее быть крайне осторожной, не заводить сомнительных знакомств, по возможности жить уединенно.
Второй ее целью стал Анджей Ковальский. Несмотря на то, что он был настроен против нес, она решила помочь этому человеку во второй раз. Однако, подумав, решила все-таки не добиваться его перевода во Францию. Пусть он проходит лечение в Штатах, она же будет постоянно приезжать туда.
В создавшихся обстоятельствах он мало на кого может рассчитывать. Разве что на доктора Мартина, который после побега от гестаповской охраны тоже пока нигде не объявлялся. Скорее всего, он тоже пока предпочтет оставаться на дне и не мутить воду. Для них еще не пришло время действовать — ведь очень легко можно угодить на виселицу. Значит, она должна опередить их. Она поместит Ковальского в клинику одного из своих давних американских партнеров, профессора Генри Гаррета, и вместе они попытаются разблокировать его сознание, вернуть здравый рассудок человеку, который и без того вынес немало и потому заслуживал лучшей судьбы. А заодно, если получится, помочь ему вспомнить, кто на самом деле делал ему инъекции, проводил над ним опыты, и подготовить, таким образом, еще одного свидетеля против Бруннера. А заодно понять механизм, как он добивался подобных результатов. Чтобы заставить этот механизм работать по обратной схеме.
Но как все-таки Ковальский оказался свидетелем в процессе над Отто Скорцени? Это казалось в высшей степени странным. Он никаким образом не участвовал в организации партизанских отрядов «вервольф», и даже не пострадал от их деятельности. Он, наверное, даже не знал, кто таков этот Отто Скорцени — и оказался свидетелем в суде над ним. Маренн подозревала, что это каким-то образом связало с ней. Что-то затевалось, но ее появление нарушило запланированный ход вещей. Не потому ли Скорцени совершенно неожиданно было предъявлено обвинение в геноциде, которого никто не ждал, что кому-то очень хотелось связать его дело с ее, что было, конечно, не трудно, свидетелей тут хоть отбавляй, а на нее свалить всю деятельность Бруннера? Кто мог стоять за этим? Тот, кто хотел убрать Скорцени с пути, кто-то из бывших соратников? Из тех, кто покровительствовали Бруннеру еще в рейхе? Одному ему такая задача, как повлиять на ход американского следствия, включить свидетеля да еще добиться, чтобы его заслушал трибунал, вряд ли была по силам. Тут и доктор Мартин не поможет. Нужны фигуры покрупнее. Но все, кто покровительствовал Бруннеру, — мертвы. Гиммлер, Кальтенбруннер. Кто еще? Мюллер? О его судьбе ничего не известно, но он с Бруннером дело иметь не будет — зачем? У него и так богатый арсенал способов, как обеспечить свое будущее. У кого, как ни у шефа гестапо, они имеются? Кто? Это необходимо узнать. Это тоже тайный враг, и его надо поскорее определить, чтобы лишить Бруннера поддержки. Кто-то из американцев, кто тоже подсел на его таблетки? Вряд ли Бруннер так опрометчиво стал предлагать их всем, кому попало, как только пал Берлин. Нет, это все-таки кто-то из рейха, прошлые связи. Тот, кто имеет влияние сейчас. Не явное, конечно.
Она попросила де Трая узнать, как Ковальский оказался в процессе. Но ведь де Траю могут и не сказать — тайна следствия. Зачем американцам выкладывать все как на духу какому-то французскому генералу, да и какие у него причины интересоваться. Вскоре он и сам станет подозревать Маренн в тайном умысле, если уже не подозревает, учитывая доклады Второго бюро. Кто еще может знать?
Ответ нашелся неожиданно. Прямо в ее гостиничном номере. И без всякого участия де Трая. Ответ крайне неожиданный.