Доктор Смерть

Дьякова Виктория Борисовна

— Он их сжег не якобы, я сама это видела, — жестко ответила Маренн. — Во всяком случае, одну.

— Возможно, и так. Но ты согласна, чтобы из-за всего этого он угодил на виселицу? Ты ради этого приехала сюда? Ради этого ты ездила к Черчиллю?

— Тебе и это известно.

— Мне многое известно. О чем ты даже не догадываешься. Скажу только, ты молодец. Черчилль действительно замолвил словечко, нам это помогло. Но сейчас идет крупный торг. Американцы очень заинтересованы в Бруннере.

— Они знают, где он?

— Среди них есть люди, которые знают. Им нужны химикаты, которые он использует, особенно психотропного характера. Они очень заинтересованы в том, чтобы возродить деятельность его лаборатории, в военных целях, конечно.

Но для этого надо, чтобы с него были сняты все обвинения.

— И с этой целью требуется некая женщина — врач, на которую все можно свалить, а там, будь что будет, — Маренн покачала головой. — Лихо придумано. И самое главное, что если бы я не приехала на этот процесс, то ничего бы и не подозревала.

— И жила бы себе спокойно. А так, я вижу, ты покоя себе не найдешь, — Науйокс прищурился. — И весьма напрасно.

— И что? Сам Отто знает об этом плане? — она затаила дыхание.

— Да.

— Он знает, что меня хотят оговорить ради того, чтобы Бруннер остался на свободе? — Маренн не могла поверить в то, что слышала. Ей казалось, она видит дурной сон.

— Да, он знает, — повторил Науйокс. — Ты просто не должна возражать. И побыстрее убраться отсюда вместе с французом. Если ты смолчишь, все так и останется без движения. Ни следствия, ни обвинения. Будешь спокойно и дальше заниматься своим делом.

— А Бруннер своим. Так, значит, такова моя плата за то, что в тридцать восьмом мне спасли жизнь. Эта плата — моя репутация? Моя совесть?

— Ну, какая репутация, какая совесть, о чем ты говоришь? — Науйокс поморщился. — Имени этой женщины в ходе процесса названо не будет. Даже если кто-то что-то будет копать, все, что они обнаружат, это некая американка Ким Сэтерлэнд, которая исчезла, пропала. Ее нет. Ты же теперь живешь в Париже под своим настоящим именем. Вот и живи припеваючи.

— Однако это тот топор, который будет все время висеть над моей шеей, — Маренн встала и подошла к окну, сжав рукой край занавеси. — Имени не будет названо. Но назвать его со временем ничто не мешает. Пусть это будет Ким Сэтерлэнд. От нес до Маренн фон Кобург-Заальфельд добраться — пустячное дело, — она резко повернулась. — Это вечный поводок, на котором меня будут держать люди, которые теперь уговаривают меня через тебя согласиться на сделку.

— Но в твоем прошлом и так не все гладко, — напомнил Алик. — И если кому-то особенно захочется, то легенда, которую создали Мюллер и Шелленберг, порушат без особых усилий. И скорее всего, рано или поздно так и произойдет. А так, найдутся люди, которые будут крайне заинтересованы в том, чтобы статус-кво сохранялся.

— Запутать меня еще больше, чтобы удавка была крепче, — Маренн саркастически улыбнулась. — Даже если мое истинное прошлое станет достоянием гласности, я готова ответить за то, что носила форму организации, которая была объявлена преступной. Но официально я в ней никогда не состояла, а числилась заключенной в лагере, и это соответствовало действительности. Но признать, что я проводила опыты над людьми в лагерях, я не могу. Никогда. Это против моей природы.

— А признавать тебя никто не просит, — Алик пожал плечами. — Надо только прикрыть Бруннера. Всего лишь. А мы обменяем его у американцев на Скорцени. Мы им прикроем Бруннера, они устроят Отто побег, как мне. И все. Все довольны. А кто там проводил опыты — до этого дойдет не скоро. А когда дойдет — все уже переменится настолько, что станет неважно.

— Даже ради Отто я не стану прикрывать Бруннера, — голос Маренн прозвучал твердо, и от неожиданности Алик даже приподнял брови. — Если ты или кто-то другой считает, что моими чувствами можно манипулировать, чтобы заставить очернить себя, дабы спасти палача, то это заблуждение. Не знаю, известно ли нынешним партнерам Бруннера и тем, кто заступается за него, тебе в частности, — она сделала паузу, — обо всех аспектах его деятельности. В том числе о том, что он испробовал свои лекарства не только на заключенных, но и вполне открыто

торговал ими, нанеся вред здоровью многих людей. Известно ли тебе, что Ирма много лет принимала его таблетки, которые поставлял ей некий подручный Бруннера, вполне вероятно, что он и теперь находится при нем, доктор Мартин. Он шантажировал ее, заставлял распространять запрещенные препараты, и мне с огромным трудом удалось убедить Мюллера закрыть глаза на ее деятельность. Эти таблетки разрушили здоровье Ирмы, они лишили ее покоя, счастья. И даже забавно, что именно ты теперь выступаешь одним из главных защитников Бруннера. Или страдания Ирмы для тебя ничего не значили? Ты хочешь спасти ее мучителя? Мол, давайте оформим ему алиби. Мне жаль, что в свое время я по ее просьбе скрыла от тебя все то, что происходило с ней. Зато говорю теперь.

Алик опустил голову. Он помрачнел, скулы дернулись. Но он сумел взять себя в руки.

— У нас нет выбора, — глухо произнес он. — Речь не о Бруннере. Не столько о нем. Главное сейчас — Скорцени. Я же сказал тебе, Бруннер нужен американцам, мы должны его прикрыть. Тогда они отдадут нам Скорцени.

— И я тебе сказала, — ответила Маренн настойчиво. — Даже ради Отто я не стану этого делать. Ведь Бруннер не откажется от своей деятельности, он и дальше будет калечить людей. А я буду молчать?

— Тебе придется.

Маренн вздрогнула.

— И даже без твоего согласия, — продолжил Науйокс, — все будет сделано, как я сказал. Ты же, Маренн, играешь с огнем. Если ты не успокоишься…

— Что тогда? — она почувствовала, как холод, который сначала сковал ее грудь, распространяется по всему телу. — Что тогда?

— Ты должна отдавать себе отчет, что все изменилось, Вальтер Шелленберг больше не у дел, он не заступится за тебя, он там же, где и Кальтенбруннер. Только тот труп полноценный, а Шелленберг — еще живой труп, как бы это ни звучало цинично. Он был слишком заметной фигурой, и американцы не станут делать на него ставку. К тому же он болен, ты знаешь это. Ему дадут спокойно жить, но привлекать к делу больше никто не станет. Составил план — и на том спасибо. Исполнять его будут другие.

— Ты и Скорцени? — насмешливо уточнила Маренн. — Это такая маленькая месть за то, что он отбил возлюбленную у твоего товарища, а тебе заодно с ним обидно?

— Не надо ерничать, — Алик недовольно поморщился. — Все гораздо серьезнее. Нам и самим будет тяжко без Вальтера. Но не мы устанавливаем правила. Мы только подчиняемся им. Пока. Обязаны подчиняться, чтобы выжить. Вместо Вальтера станет Отто, и я буду помогать ему. Но над нами больше не будет рейхсфюрера Гиммлера, с женой которого у тебя установились теплые отношения. Над нами будут совсем другие люди. И чтобы наладить с ними контакты и восстановить прежнее влияние, потребуются годы. И исполнителей у этих людей кроме меня и Скорцени — пруд пруди. Они могут принять решение — и мы не сможем воспрепятствовать его реализации. Мы даже не узнаем о нем. Только по факту, из выпуска последних известий.

— Узнаете о том, что меня уже нет в живых? — уточнила Маренн.

— И этого исключать нельзя, — Алик с сожалением покачал головой. — Так что будь осмотрительна, Маренн.

— Ты знаешь, я не боюсь, — все также твердо сказала она. — Мой ответ — нет. Это мой ответ и тебе, и Отто, и американцам. Бруннер ответит за все, что он сделал. Ему не удастся спрятаться за чужими спинами.

— Ну, как знаешь, Маренн, — Алик поднялся. — Мне жаль. Боюсь, ты пожалеешь. Однажды ты уже позволила себе многое, я имею в виду события 20 июля 1944 года. Ты стерла показания, которые тебе было поручено получить, и в результате кое-кто из тех, кто должен был уйти с дороги, остался, и их пришлось убирать другим способом. Ты нарушила наш договор, но тогда над всеми нами был Вальтер, рейхсфюрер, конечно, со своей Мартой. Тебе спустили все, и я подтвердил, что у тебя, скорее всего, ничего не получилось. Но ты же помнишь наш разговор у тебя в кабинете. Теперь ты снова пытаешься своевольничать.