Долг чести
Шрифт:
Однако что значит «служить как можно лучше»? — спросил себя Дарлинг, как уже спрашивал несчётное число раз. Овальный кабинет — самое одинокое место в мире. Часто здесь появлялись разные посетители — от главы иностранного государства до школьника, победившего в конкурсе на лучшее сочинение, — но затем все уходили отсюда, и президент оставался один на один со своими обязанностями. Клятва, которую он дал при вступлении на этот пост, была настолько простой, что казалась лишённой всякого смысла. «Честно исполнять свой долг главы государства… не жалея сил отстаивать, защищать и охранять…». Хорошие слова, но каково их значение? Может быть, Мэдисон и другие авторы Конституции считали, что он сам постигнет возвышенный смысл этих слов, может быть, в 1789 году это понимали все — просто понимали, — но с тех пор прошло уже больше двух сотен лет, и по какой-то причине они не записали толкование президентской клятвы для будущих
Но ещё хуже было то, что всегда находились люди, готовые объяснить тебе, что, по их мнению, значат эти слова, и, если принимать во внимание все точки зрения, два плюс два становилось равным семи. Рабочие и руководители предприятий, производители и потребители, налогоплательщики и те, кто тратили эти налоги, — все имели свои потребности, свои нужды, свои аргументы, и у всех были превосходные лоббисты, выражающие их точки зрения. Самым пугающим было то, что все они рассуждали здраво — в определённом смысле, — причём достаточно здраво, чтобы действительно верить, будто два плюс два равняется семи. Вернее сказать — верили, до тех пор пока ты не объявлял настоящую сумму, и тогда каждый из них — каждый! — тут же заявлял, что это слишком много, что страна не может позволить себе идти на поводу у особых интересов остальных групп.
Вдобавок ко всему, если ты стремился достичь чего-то, хотел послужить своему народу, тебе нужно было прежде всего стать президентом, став же им, продолжать оставаться на этом посту, а это означало, что приходилось давать обещания и выполнять их. По крайней мере некоторые. И где-то в течение этого процесса исчезали мысли о стране, а вместе с ними и мысли о Конституции, и к концу дня ты занимался тем, что отстаивал, защищал и охранял… что? Неудивительно, что мне никогда не хотелось оказаться в Белом доме, подумал Дарлинг, сидя за столом и глядя на очередной доклад о положении в стране. Вообще-то он попал сюда по чистой случайности. Бобу понадобилось привлечь на свою сторону Калифорнию, и ключом к этому являлся Дарлинг — молодой, пользующийся популярностью губернатор штата, принадлежащий к той же партии. Однако теперь Дарлинг стал президентом Соединённых Штатов и его не покидал страх, что он может не справиться со своими обязанностями. Печальный факт заключался в том, что ни у одного смертного не было достаточных интеллектуальных способностей, чтобы просто понять дела, решением которых должен заниматься президент. Взять, например, экономику — теперь, когда Советский Союз ушёл с политической арены, она являлась, по-видимому, самым главным в обязанностях президента, а это была сфера, в которой его собственные помощники оказались неспособными даже разработать свод правил, доступных для понимания сколько-нибудь разумного человека.
Ну что ж, по крайней мере он знал, что для людей лучше иметь работу, чем не иметь её. В общем, для страны выгоднее производить большинство потребляемых ею товаров, чем тратить деньги за океаном, оплачивая труд чужих рабочих, производящих эти товары. Он понимал этот принцип и, что ещё лучше, мог объяснить его другим, а поскольку люди, к которым он обращался, сами были американцами, они скорее всего согласятся с ним. Поэтому рабочие, объединённые в профсоюзы, встанут на его сторону. Кроме того, и руководители предприятий тоже будут довольны. А разве политика, при которой довольны обе стороны, не является правильной? Конечно, является. Тогда и экономисты должны быть удовлетворены, верно? Более того, Дарлинг был убеждён, что американские рабочие ничем не хуже всех остальных в мире, что они вполне могут конкурировать на равных с кем угодно. И разве вся его политика не была направлена на достижение этой цели?..
Дарлинг повернулся в своём дорогом кресле и посмотрел через толстое оконное стекло на памятник Вашингтону. Для Джорджа всё было, наверно, куда проще. Да, конечно, он был первым, и ему пришлось заниматься подавлением «водочного бунта», который в учебниках истории не кажется таким уж серьёзным. Кроме того, ему пришлось стать примером и заложить основы деятельности для остальных президентов. В то время единственными налогами были те, что изымались в качестве таможенных пошлин и акцизных сборов — по современным представлениям непопулярные и регрессивные, но направленные только на затруднение импорта и наказание людей, слишком увлекающихся алкоголем. Дарлинг не собирался прекращать ввоз товаров из-за рубежа, просто хотел сделать конкуренцию справедливой. Ещё со времён Никсона американское правительство уступало этим людям, во-первых, потому что Америка нуждалась в их базах (словно подозревая, что Япония пойдёт на заключение соглашения со своими злейшими врагами!), а затем потому, что… почему? Потому что это казалось удобным? А кто-нибудь разбирается в этом? Что ж, теперь всё будет иначе и всем станет ясно почему.
Или, скорее, поправил себя Дарлинг, им
Кабинет премьер-министра в Дайете, здании японского парламента — поразительно безобразном сооружении, выделяющемся среди других зданий города, отнюдь не славящегося красотой своей архитектуры, — выходил окнами на зелёную лужайку, однако человек, сидящий в своём вращающемся кресле, не смотрел на неё. Скоро он окажется изгнанным из этого кабинета и будет смотреть в него снаружи.
Тридцать лет, думал он. Все вполне могло быть по-другому. Ему ещё не было тридцати, а он уже получал заманчивые предложения занять влиятельный пост в правящей тогда либерально-демократической партии, что гарантировало продвижение к вершинам политической власти, потому что даже в то время его поразительный интеллект вызывал уважение у всех, включая политических врагов. Поэтому к нему обращались самым дружеским образом, взывая к его патриотизму и видению будущего для его страны, используя это видение в качестве приманки перед его молодыми глазами идеалиста. Понадобится время, говорили ему, но когда-нибудь он сможет занять вот это кресло в этом самом кабинете. Мы это гарантируем. От него требовалось одно: поддерживать хорошие отношения, войти в состав их команды, оказывать помощь…
Он всё ещё помнил свой ответ, который повторял раз за разом, тем же тоном, теми же словами, пока наконец они поняли, что он не собирается торговаться с ними, не пытается добиться большего для себя, и оставили его в покое, недоуменно качая головами и не понимая причины.
А ведь он стремился к тому, чтобы Япония стала демократической страной в полном смысле этого слова, а не страной, управляемой одной партией, подчинённой, в свою очередь, горстке могущественных людей. Признаки коррупции были очевидны ещё тридцать лет назад для всех, кто были готовы непредвзято смотреть на происходящее, однако избиратели, простые люди, привыкшие за две тысячи лет подчиняться сильным, не могли изменить свой взгляд на политическую систему, потому что корни демократии ещё не укрепились в их сознании и были слабы, как корешки рисовой рассады в сырой наносной почве. Демократия в Японии превратилась в величайший обман, настолько грандиозный, что в него верили все жители страны и даже зарубежные наблюдатели. Тысячелетние традиции остались прежними. Да, конечно, некоторые косметические перемены произошли. Женщины получили теперь право голоса, но, подобно женщинам во всех остальных странах мира, они голосовали так, как им диктовали их кошельки, следом за своими мужьями, и они, как и их мужья, превратились в часть культуры, требующей безусловного повиновения в той или иной форме. Следовало подчиняться указаниям, поступающим сверху, и по этой причине манипулировать его соотечественниками было очень просто.
Самым горьким для премьер-министра было то, что он считал, что сумеет все это изменить. Его видение будущего страны, о котором он не рассказывал никому, заключалось в том, чтобы коренным и фундаментальным образом перестроить всю существующую в ней систему. Почему-то раньше это совсем не казалось такой уж грандиозной задачей. Разоблачив и сокрушив официально существующую коррупцию, он надеялся продемонстрировать народу, что те, кто находятся наверху, не заслуживают повиновения, которого требуют, что простым гражданам достанет разума, порядочности и интеллекта для того, чтобы самим решать собственную судьбу и выбрать правительство, способное заботиться об их нуждах.
И ты действительно верил в это, дурак, мысленно сказал он себе и посмотрел на телефон. Мечты и иллюзии молодости отказываются умирать, правда? Он не сумел добиться своей цели. Теперь он понимал, что невозможно решить эту проблему в одиночку и в течение одного поколения, что для осуществления необходимых перемен ему нужна экономическая стабильность, которой можно достичь, только полагаясь на старый порядок, а старая система была коррумпированной. Подлинная ирония заключалась в том, что он стал премьер-министром из-за недостатков старой системы, однако нуждался в её восстановлении, чтобы затем было от чего избавляться. Вот это он понимал не до конца. Старая система оказывала слишком сильное давление на американцев, приносила стране такие экономические выгоды, о которых не могло мечтать даже общество «Чёрного дракона», а когда американцы попытались принять ответные меры, иногда справедливые и понятные, а иногда поспешные и необдуманные, продиктованные гневом и раздражением, возникли условия для его прихода к власти. Однако избиратели, сделавшие возможным создание его парламентской коалиции, рассчитывали на то, что он создаст для них более благоприятные условия, а на пути достижения этой цели он не мог пойти на уступки Америке, потому что тогда пришлось бы ухудшить экономическое положение страны.